Родился я в Ростовской области, район, село Валуевка в 1924 году 3 июля. Когда мне было примерно 6 — 8 лет, мой отец переехал из Ростовской области в Калмыкию, г. Элиста — там я учился.В 41 году я пошел в 8 класс, и тогда же окончил музыкальную школу. Приезжал к нам такой композитор Сподавекиа из Москвы, прослушал меня и еще трёх человек, и сказал, что пришлет вызов для нас. Так он и сделал, прислал вызов, мы собрались. Поезд проходит в 90 км. от Элисты дальше, надо ехать на автобусе. Приехали, 19 июня 41 года выехали, а экзамены начинались 22 июня. Ехали мы поступать в училище имени Гнесиных. Все четверо сели в поезд, через двое суток приехали на Казанский вокзал в Москву 21 июня 41 года. Мы пошли в училище, оно было недалеко от Казанского вокзала. Нас зарегистрировали, разместили в общежитии, дали расписание, какие экзамены и когда надо сдать; и с 21 на 22 в ночь началась война.
Мы еще ничего не знали, а обстановка такая: много учителей было стареньких, интеллигенция такая, она вся и уехала в Ташкент. Осталось так — моего специалиста нет, а я по классу флейты. Остальные есть, я сдал экзамены не своему преподавателю, а другому — по классу флейты и сольфеджио, и на этом все закончилось, вся моя учеба. Из нас сделали ополчение: нашей обязанностью было при объявлении воздушной тревоги — немедленно по крышам, по домам на свое место, нас обучили. Там бочка воды, ящик песка и длинные клещи железные. Объяснили: фугасные бомбы почти не бросают, а зажигательные обязательно на дома. Мы обязаны, как только она упадет, подбежать, клещами её схватить, и в воду или песок. На мое счастье я ни одной фугасной бомбы не видел, хотя 4 или 5 месяцев этим занимался.
Через месяц для нас еще работу нашли; создали 2 группы из студентов, которые не учились. Но кормили, было где жить. На фронт отправили — окопы или блиндажи рыть. Неделю мы там поработаем, потом нас обратно привозят, а вторую группу нам на смену. Так было до 8 или 10 декабря, как раз уже начиналось контрнаступление под Москвой. Мы туда не попали, нас никто не брал, потому что ещё семнадцати лет не было. А надо было 18.
В декабре месяце нас собрали, объяснили, что вот так и так: педагогов нет, занятий никаких, вас всех отправят в Горький. В 2 вагона посадили и отправили. Дали на месяц питание, бумажки по которым питались, жили только на вокзале. Там всякое бывало — и бомж был, и искал где кому помочь. И приходил в военкомат, просил, чтобы взяли. Первый раз не взяли, а во второй раз взяли. Это уже был конец февраля, март месяц 42 года, мне скоро должно было быть 18 лет. Взяли как солдата, посадили в поезд и привезли в Тулу, которая уже была освобождена. Там был учебный стрелковый батальон.
Я там учился около года, а должны были полгода. Или готовили специально для наступления, Курская дуга уже начиналась. Всех студентов с вещмешками в вагон и через Щёкино, Плавск направили к Орлу. Там мы были месяца 3, потом началась дуга. Я же молодой был, не знал. Было 2 дороги — одна из Брянска идет на восток, а другая на север на Москву. Вот на какой дороге был, не знаю. Знаю, Мценск прошли.
Были взрывы, зарево, бои как следует, а у нас нет. В конце июля пошли мы в атаку, больших боев не было. Я был молодой, необученный, хотя учился. Все было интересно, гранату возьмешь, бух — бросил. Автомат есть, а один раз заставили меня из ПТР выстрелить. Окопы наши и немецкие были через речку. Смотрим, идет немец к себе в окопы по ту сторону. Все начали стрелять, я тоже начал, а что из автомата можно, только на 150 метров, не больше. И то, это не убойная сила. А один бывалый солдат сказал ПТР взять. Я его взял, а не знал… Вижу около немца пыль от выстрела, и как ударило в плечо; я целую неделю не мог двигать ею. Тот солдат засмеялся: «Надо прижимать»! Вот так и учились. Пошли мы в атаку и 3 августа уже была видна окраина Орла. Запомнилось, может, из-за Лужкова после. В деревне Лужки меня ранило.
После я был в госпитале. Осколочное ранение: 7 осколков в боку, ноге, голове и спине. Я сам добрался до пункта.
А. Б.: Вас перед этим санинструктор перевязал?
Нет, не было никаких санинструкторов. В начале кровь не текла, были раны. Вот здесь на ноге текла, но тут сразу перевязали. На лопатке был интересный вариант. Я даже не знал, что там было ранение. Попал опять в Горьковскую область, г. Арзамас. Пролечился я примерно 3 или 4 месяца, и так не охота было лежать. Все время я надоедал врачам, и вдруг отправили на комиссию. Еле хожу, еще бинт был. Отправили на пополнение в 16 гвардейскую стрелковую дивизию; она тоже где-то отдыхала, пополнялась. Через Москву ехали, меня посадили, через Смоленскую область довезли под самый Витебск. Примерно с осени 43 до мая-июня 44 стояли в обороне, занимались подготовкой к прорыву.
У меня был очень хороший командир полка Островерхов. Он любил разведку и держал ее около штаба. На любом совещании говорил, что мы его глаза и уши.
А. Б.: Как Вы попали в разведку?
Записали. Когда едешь, покупатели выбирают. А до этого был автоматчиком, старшим сержантом, но без должности. Прибыли мы на фронт, началось учение делу разведчика. Солдаты были на передовой, и мы были прифронтовые, километров 5-7 от передовой. Какая основная задача полковой разведки? У всех разные задачи. Это называлось взвод разведки. Задача была: наблюдение, выявление фронта. Где часовые меняются, если есть, где минируют, откуда стреляют «Ванюши», я два раза под него попадал. Где ДОТы, ДЗОТы — а они замаскированы, не всегда стреляли. Всё это нужно было нанести на карту, наша рутинная работа до наступления.
Во время нашего первого наступления что было? Артподготовка длилась минут 45, как обычно, а дальше всё прибавляли, — смотря, какой фронт. После артподготовки солдаты моментально пошли в бой до первых окопов, и мы уже обязаны быть тут. Мы перегоняем солдат и идём дальше в тыл. Для чего? Розыска всевозможных документов, пленных, узнавать, где какие части находятся. Это была осень, уже холодно. Там под Витебском штурмовали и оставляли [одно место — А. Б.] до десяти раз; 5 км. пройдём и опять — не получалось ничего.
Пошли 8 человек в разведку под командованием лейтенанта Малиновского, прошли наш передний край и пошли дальше. Малиновский был питерец, он любил хвалиться, работал на Путиловском заводе. У него была слабость — пить любил. А если выпил, начинает стрелять и очень метко. Начинает бушевать: вперёд! Для нас это было тяжеловато. А ещё был помкомвзвода Осипов из Москвы, был убит под Витебском. Когда прорвали оборону, наткнулись на поляне дым, замаскирован блиндаж. Зачем он там нужен? Оказалось, штаб. Обычно, у штабных блиндажей стоит часовой. Мы подлезли — никого нет, не видно. А дым идёт, шум слышно в нём. Осипов берёт 2 гранаты. А осень чем хороша? Железные печки в блиндажах с трубой, дымит. Он бросил гранаты в трубу. Когда взрыв произошёл, врываемся. Чехарда получилась, человек 5 убитых, наверное, было, и мы взяли в плен гауптмана с его адъютантом. Скрутили, обшарили, все документы какие были, забрали. Привели в штаб.
Дней через 15 — 20 вызывают, похвалили, меня наградили первой медалью «За Отвагу». В документах написано: «За добытые ценные сведения». Какие сведения? Это было под Витебском, км. 20 — 25, г. Городок недалеко был. Я всё время в 46 полку был.
В разведку идти хорошо 6-7-8 человек, но не больше 10, это уже плохо. И меньше плохо, потому что для прикрытия нужны люди справа и слева. Обязтельн нужен сапёр, телефонист.
А. Б.: 8 человек, включая сапёра и связиста?
Нет, сапёр сапёром, а связист был свой. Сейчас рация, а тогда тянули провода в катушках куда нужно. Тогда рации как таковой мало у кого было, связные и телефоны.
А. Б.: Как группа организовывалась?
Дальше расскажу. Перед боем или идти за языком, или вообще нечего делать — наблюдение за фронтом обязательно. В группе наблюдения обычно по двое, могло быть 2 группы, смотря как. Во второй раз мы наблюдали примерно дня 4. Выявляли минные поля, если придётся за языком идти. Если попадём — всё, пропал. В любом случае, если долго наблюдаешь, то видишь, кто прошёл, какой звук подал — уже знаешь, кто там. Интересно было то, что с 31 декабря на 1 января, снег был. Немцы пили невыносимо, гармошки, поют, кричат.
Наблюдали, разбились, договорились как подлазим. Как обычно, сначала сапёр, командир, связной в середине, группы прикрытия слева и справа. По двое, по одному ни в коем случае. Даже если не хватает, надо брать больше. И три человека группа захвата, я в неё вошёл, помкомвзвода Осипов и Володя Салахнин, уроженец Витебска. Подлезли, всё тихо, они только шумят. Увидели пот ту сторону проволоки их ДЗОТ, стоит часовой. Тоже не закрывается, свободно себя чувствует за проволокой. А была договорённость с командованием, как только мы подходим к заграждению — мы ставим толовые шашки на них, взрываем. С этого момента начинается артобстрел по этому месту, и мы в это время врываемся.
Когда закончилось, немцы как суслики везде. Всё тихо, нас не заметили. Прорвались и пошли к блиндажу поближе. Вдруг, я не знаю почему, от места прорыва к нам идёт здоровый мужчина в белом полностью маскхалате. Мы посчитали, что он немец. И у него немецкий автомат был, это нас и смутило — всё, брать его. Взяли, немедленно кляп ему и уходить по-быстрому. Группы прикрытия прикрывают и отошли. Привели его на КП. А бывает иногда, автомат его забрали, самого не обыскали. Дежурный приказал вызвать начальника штаба и переводчика, побежали.
Мы ждём, когда придут, и Пономарёв из Алма-Аты, кажется, говорит: «Ну, теперь я за него медаль получу». Тот кляп сорвал, заматерился на него, чёрта с два ты медаль получишь. Оказалось, дагестанец, сапёр из другого полка. Не было согласованности — мы и они пошли в разведку, прорвались. Вот такие бывали случаи.
А. Б.: Вы между поисками тренировались?
Обязательно. Чем мне разведка нравилась, тем, что свободно. Отдыхай, после боя разведчики отдыхают, а за них делают те, кто не ходят. Чем хорошо? В разведку никогда не назначают, только добровольно в любом случае. Бывают такие случаи, действительно есть предчувствие у человека — могут убить.
А. Б.: Правильно я понял, что, будучи уже в разведвзводе, можно было отказаться от участия в поиске?
Только добровольцев берут. Не в поиск, а в разведвзвод. Если попал туда, то ты уже обязан. Даётся задание, дня три на его подготовку. Между разведками тренировались, особенно в рукопашной. Немецкие автоматы, оружие мы знали, а рукопашной надо было заниматься обязательно. Рукопашной занимался специальный инструктор, с армии или дивизии, наверное, я не знаю. Снятие часового отрабатывали, если напал на тебя с финкой, бой с ножом, винтовкой. Блокирование вытаскиваемого пистолета, такие упражнения. Тренировки были, когда свободны. Регулярности особой не было, бывало тяжело, а бывало, что бездельничали.
Раньше во взводе было до 50 человек, нас было человек 45. Старшину, который продуктами обеспечивал и всегда в стороне, я не считаю. Делятся: кто ходит всегда, кто не ходит, хотя в разведке находится. Их заставляют всё делать, занимаются, а мы в это время как поросята отдыхаем. Но перед самым выходом в разведку нас дёргают. Ещё чем хорошо в разведке — убитый, раненый свой — никогда не бросай. Заповедь такая.
У нас был один такой случай, наткнулись на ДЗОТ, но она смолчала. Когда нас заметили, начали обстрел. Отступили, оставили солдата по национальности грузина. Заставили нас, мы 4 раза ходили за ним. Командир приказал в любом случае его труп вынести. Погибли ещё 3 человека, чтобы труп оставленный вынести.
А. Б.: У вас в разведке какие-то отличия в форме от пехотинцев были?
Нет. Откровенно говоря, одевались как партизаны. Раньше солдат даже на фронте обязан быть застегнут, аккуратен, ремень не опустился. А мы иногда позволяли себе. Даже бывали случаи, что офицер хуже одет, чем разведчик. У меня были сапоги кирзовые, галифе, чёрт бы их подрал, у меня нога толстая. Гимнастёрка, ремнём подпоясанная.
А. Б.: Вы помните случаи, когда разведчиков использовали как простых пехотинцев?
Нет, такого никогда не было. Всегда командир полка держал нас недалеко от своего штаба и только для разведки. Хотя я немного лукавлю — в бой на передовой приходилось идти, если застанет, были такие случаи. Но чтобы заставляли нас идти в бой вместе с солдатами, такого не было.
А. Б.: Вам, кроме как по обязанности разведчика, было запрещено появляться на передовой?
Мы свободно везде ходили, так нельзя сказать. Если что нужно, далеко не уходи, свободно, не отпрашивались.
А. Б.: Политработники, замполиты в вашу жизнь разведчиков как-то вмешивались?
Я их не чувствовал, может, они и были, но во взводе не было политработника. Замполит приходил, но по своим делам обучения, наставлений. Задачи нам не ставил, это делали строевые офицеры, которые были обязаны этим заниматься. Бывали случаи, но редко. Помнишь, на нашем фронте распяли немцы Смирнова — пришёл мужчина какой-то к нам, собрал всех командир. Тот рассказал о подвиге Смирнова, поэтому и узнали. Это, наверное, был политработник. Там так, как мы сейчас разговариваем, никогда не было. Могли сказать, вот представитель штаба, а кто он, политработник? Мы не знали.
А. Б.: В питании вы, кроме того, что положено, использовали какие-то свои запасы?
[смеется — А. Б.] Бывало, тут мы грешны, даже начальству шнапсом помогали. У немцев очень хорошие консервы были, при наступлении всё остаётся. Молодечно я не освобождал. Мы прошли вперёд пехоты, когда он уже был освобождён, и залезли в склады. А на складах было всё что угодно. Никто нас не упрекал, если кто бы спросил, откуда взяли. Хотя набирали много. Набирали не для себя, тут же и раздали. А часов было немецких сколько! Делали так: снимаешь свои часы, ставишь их метрах в 13 — 15, стреляешь. Если не попал, то их отдаешь другому. Часы эти бедные, особенно немецкие, были не очень хорошие, не жалели.
А. Б.: Какое оружие предпочитали брать с собой в разведку?
Вот тут я автомат не любил. У меня был «парабеллум», немецкий пистолет. С ним не расставался, я левша и хорошо из него стрелял. И гранаты обязательно старались брать побольше, 2-3, но нормы нет, можно и 5. Эту ребристую любили, тяжелую осколочную. Она 1,3 — 2,5 кг. весила. Да и противотанковую брали, она ещё тяжелее. Лимонку не брали, она не очень сильная.
Автомат я не любил, может потому, что я левша. А у автомата затвор с этой стороны.
А. Б.: Какие ножи с собой носили?
Обязательно. У нас были наши штыковые, но очень много было и немецких. «С нами Бог» — было выгравировано. Никто не запрещал.
А. Б.: Пулемёт с собой брали в разведку?
Никогда. Вот ещё чем хорошо у разведчиков — не вступай в бой, в любом случае уклоняйся. Есть у тебя задаи, ты его выполни, а кого ты встретил…. Пулемёт не нужен, тем более он тяжёлый. Даже Дегтярёв тяжёлый и длинный. С винтовкой тоже плохо ходить — длинная, надо что-то короткое, там же ползать, лазить, прятаться.
А. Б.: На какую глубину за линию фронта уходили?
Нам не давали такое распоряжение, но 2 раза мы были, нас загоняли немцы. Один раз под Витебском зимой, уже он был недалеко. А там всё время были прорывы и оборона дальше у него подготовлена. Перед выходом мы всё как обычно просмотрели, маршрут наметили. Кстати, если маршрут наметили, с него старайся не уходить. Маршрут прокладывал начальник штаба полка или его помощник по разведке ПНШ-2. Подошли, тихо, двинулись с насыпи в окопы — нет никого, вдалеке рюкзак с коровьей шкурой. Осипов предложил ещё дальше продвинуться. Осмотрели ниши для отдыха, блиндажи проверили — никого. Вещи лежат, а никого нет.
Он решил до второй линии обороны идти. Мы полезли, а нас как сзади маханули и загнали километров до 15 в лес. Мы там были целую неделю, покуда не началось наступление, и немцы не отошли. Может, они видели, что мы идём, подготовлено было, может, знали.
Второй случай самый страшный был, уже без меня. Я лежал в госпитале в Тамбове, написал своим письмо, что у меня плохо. Одна нога в гипсе, другую уже ампутировали. До ампутации подошёл ко мне не врач, маленький еврейчик, ласково побеседовал, сказал, что у меня заражение крови, надо отнимать ногу. У меня безразличие, оставлять, отнимать — всё что угодно, очень тяжело себя чувствовал. Раз заражение крови! Я очнулся после операции, у меня такие толстые шерстяные одеяла были. Накрыто одним, вторым, бугор какой-то. Рукой пролез туда — пусто, но чувствовать себя стал лучше. Что-то можно соображать.
А мне отвечают: «Петя, тебе повезло, тебе не тонуть! Остальных всех угнали в тыл, окружили и перестреляли». Это уже было под Черняховском, все погибли, никого не выпустили.
А. Б.: Осипов тоже погиб?
Он ещё раньше погиб, а я после него стал помкомвзвода. Погиб он чудно. Есть ячейки на одного человека на возвышенности. Он в ней был, и прямо туда попала мина. Снаряд бы туда не попал. Когда 40-летие Победы праздновали, я начал ездить [на встречи ветеранов 16 гв. СД — А. Б.], думал, может кого встречу. Хочется же. Ни одного. Я сейчас один разведчик остался. Вот такие дела. Таких много вариантов. Как меня ранило?
Также наблюдали, полностью подготовились за неделю, пошли за языком. У нас было пополнение, замены, прислали к нам сапёров. Мы по горизонту всё знали: засекреченные ДОТы, расположение штабов. Наметили место, 8 человек нас было. Группы по 2 человека справа и слева прикрывают, особенно при отходе; три человека берут языка — я, Александр Тардов, танкист, попал в разведку после ранения, Салахнин из Витебска. Тардов на танке наскочил на своих, начал давить, попал в штрафную роту. А после в разведку.
Приползли, осмотрелись минут 10 — 15 — сразу же не пойдёшь. Также по телефону прорвали заграждения, как я раньше рассказывал. Договорённость есть — позвонишь по телефону, начинай. Начинается артобстрел, взрываем тол, прошли. До этого мы слышали немецкий разговор. Мы к этому месту старались попасть. Попали на минное поле, но сапёр, молодец, пронёс с собой взрыватели, штук 7 или 8, вывернул их, обезвредил мины.
Я один раз попал на противотанковую мину, а во мне было 96 кг. Молодой, но толстый был, быстрее всех бегал. После Орла в госпитале начинают осколки вытаскивать. Сначала подходит медсестра, молодая, симпатичная:
— Как дела?
— Ничего.
— Откуда ты, солдатик?
— Ростовской области.
— О, и я оттуда! — начинает зубы заговаривать. Раз, чик — разрезали, но не ножом, ножницами, иначе бы звук другой был. Вытащили, показали, я его видел — был в хорошем сознании. Приподымаюсь, смотрю, а в ране что-то желтое.
— Что это такое? — а они смеются.
— Это же сало твоё! — Этим и спасся, не повредил желудок, почки, в бок зашёл. Все вытащили, за исключением одного, до сих пор там сидит. Чувствую себя неплохо, не болит. Операцию делать нельзя, потому что может быть ещё хуже.
Поползли к траншее втроём, бруствер перелазим. Я был помковзвода, а командир взвода редко ходил. Перелезли, в траншее рюкзак стоит, а никого нет. Человека 2-3 должно быть. Лезем, чтобы по сторонам потихоньку осмотреть. Я вижу, что по ту сторону в тыл в стенке брезентом закрыто — под окопом ниша подкопана специальная и он там лежит. Мы его взяли в тот раз, он успел крикнуть. Получилось так: связали, кляп заткнули, и по левую сторону был Салахнин. Выскочил автоматчик и его пристрелил. Тардов застрелил того автоматчика, он стоял за мной. Мы языка схватили, такой же большой как и я, через бруствер. А нёс я один через плечо, руки и ноги его связаны. По-немецки кричат, шум, стрельба — а нам главное через проволоку пройти. Нас осталось двое, Тардов сзади прикрывает. Проскочили метров 15 через проволоку на ту сторону, и как началась стрельба! Везде, и как будто салюты, не только по нам.
Доходим до половины нейтралки, это метров 500 — 600, вот посередине. Вдруг бухает мина около меня, ранило. Как будто по команде «стой» ранило, прямо в чашечку. Я упал, а дальше как? Тардов подбегает, впихнул меня в воронку, а она маленькая. Получилось, что голова в ней, а всё остальное наверху. А немца куда девать? Наши справа и слева отбиваются, на них идут автоматчики, человек по 8 — 10. По нам не стреляют, а стреляют так, чтобы в плен нас захватить.
В это время выбегают наши солдаты: меня и языка схватили, унесли. Тардова тоже убило, он защищал меня, застрелили. Я не знаю почему. Я же был наверху как мишень, может, хотели взять в плен. Немца положили дальше за окопами, а меня поближе к блиндажу. Потихоньку собрались все наши, мы двоих потеряли. Когда Салахнина убило, Тардов его нёс, не бросил. Начали разбираться, меня перевязали, колено болит невыносимо, ничего двигать нельзя. Наше начальство подошло, немцу кляп вынули, а он в живот ранен. Такое несчастье бывает.
А. Б.: Сапёры вместе с вами тренировались?
Да, а как же?
А. Б.: Были какие-то постоянные сапёры или всё время разные ходили?
Нет, разных присылали, но наблюдали, готовились вместе. Последний раз у сапёра задача была страшная; он же впереди идёт.
А. Б.: Как подбираются люди в группу прикрытия и группу захвата?
А там уже друг друга знают, командир назначает. Я как помкомвзвода решал это. Разведчик с разведчиком опыт имеют; главные три человека, которые захватывают. На это обращаешь внимание. Выносливость у них должна быть, быстрота, быстрый натиск, смелость — это успех. Если прозевал, то уже тяжелее.
А. Б.: Сколько немцев Вы сами в разведке убили?
Я ни одного немца не убил. Мы взяли примерно 25 — 35 языков, точно я не знаю. Лично я взял три человека.
А. Б.: Как себя немцы вели, когда их захватывали?
В 41-м я не знаю, как они себя вели, а глубокой осенью 43, под зиму снег выпал. Мы захватили высотку перед Витебском, и я одного пленил, он ранен был. Не по форме одет, в безрукавке как шуба, хромает на одну ногу. Получилось, что я раскрыл у него, а там вшей столько, я таких не видел. У немца! Мне стало его жалко, сначала вёл, потом рядом с ним иду, потом помогаю идти, где он не может из-за хромоты. Он себя спокойно вёл, но меня удивило, что немец вшивый и голодный.
Другие никто не сопротивлялся, кого мы брали. Один раз было так: всё уже прошло, фронт дальше ушёл. Шли по полю втроём, на нём стога. Смотрим, впереди спокойно вылазит немец, не видел он нас, что ли? И пошёл, мы за ним. Недалеко дом был, он в него зашёл. У нас башкир был; я ему показал, он по той стороне забирает, я с другой. Я первый пошёл вперёд, немец выходит и идёт дальше. Скомандовали ему руки поднять, положили на землю потом. Не сопротивлялся: или пьяный был, или спал, из боя удрал.
А. Б.: Чем бои за Оршу запомнились?
Орден Красной Звезды получил. Там 3 дня мы пробивали, и 3 линии траншей, молотили как следует. Немец не тот стал, прошли, заняли следующие окопы, прошли 2 км. и опять остановка. О чём речь? Фаустпатрон у них появился, боялись его. Был подбит наш танк Т-34; поэтому я помню. Когда началось наступление, мы тоже стараемся выскочить вперёд. Слышим крик: «Не стреляйте по нам»! Это вторая линия, может, начальство знало, что там власовцы были. Мы никуда не прорвались, долбили там, посёлок Осинторф там есть такой, перед самой Оршей.
На большом кладбище похоронили тех, кто здесь убиты были. Был я в Орше, не пропускаю. Скажу, что народ добрый, относится очень хорошо, не то, что у нас в Калмыкии. Я думаю, что в маленьких республиках везде плохо относятся. Я думаю и в Татарии так, и в Башкирии, в Чечне и разговора не нужно вести. Почему?
Раньше при Советской власти у нас первым секретарём обкома был Городовиков Баасан Бадминович, лет 18. Я окончил музыкальное училище, Ленинградскую высшую школу профсоюзов и работал во Дворце культуры в это время. Я знал, как распределяется, и он это всё время поддерживал. Нет ни одного русского, чтобы плохо сказал о Калмыкии, о Городовикове. У него было так: если начальник калмык, значит подчинённый русский. Если подчинённый русский, значит калмык начальник; и обязательно квота — 50/50. Сейчас у нас один только русский и в правительстве, и в хурале. А остальные везде все калмыки.
Я возмущался, выступал на собрании один раз. Выходит центральная городская газета «Элистинская панорама» со статьёй «Мы формируем элиту Калмыкии» Там про 18 детей и все калмыки, ни одного не найдёшь другой национальности. Это меня задело. Очень плохо, очень. Последний раз я ехал и возмущался.
Льготы как распределяются? Инвалиды, ветераны войны, труженики тыла, дальше репрессированные идут, знаешь, как было. Сейчас они везде пишут: репрессированные, инвалиды войны, ветераны. И кстати репрессированы почти все, кто там родился [в Калмыкии — А. Б.]. Льготы у них больше, чем у ветеранов. Пайки-майки, распределение такое.
А. Б.: Вы считаете, что это неправильно?
Я же сказал, как было правильно — квота. Это же притеснение сейчас. Про Калмыкию скажу: была у них 110 калмыцкая кавалерийская дивизия, стояла на Дону. Когда форсировал Дон немец, они все бросили окопы, на лошадь с оружием, и в степь, оказались под Каспийском. А немцы сформировали корпус целый, в корпусе 4 дивизии. В дивизии сколько раньше было?
А. Б.: Тысяч 9 — 10?
15. Так где больше было? Хотя калмыцкого населения в это время было 150 тыс. всего — выходит, все взрослые там были. Я знаю, сколько населения русского было, газеты информировали.
А. Б.: Как вы власовцев под Оршей выбили?
Я не выбивал, расскажу, за что я награду получил. Когда прорыв сделали, было очень жарко, пошли по рельсам на вокзал. Там впервые, по-моему, получилось, что разведчики наступали вместе с солдатами, пехотинцами. Выбили, дальше не продвинулись, орден Красной Звезды получил. При форсировании Немана наша группа разведки первая прибыла, при встречном бое перебирались на рассвете, ещё темно было. Заметили нас, но сильных ответных выстрелов не было. Мы перебрались, закрепились, на следующий день стали потихонечку прибывать солдаты, мост навели, тут уж всех… Кто как мог, и перебрались. Орден Отечественной войны получил 2 степени. Второй орден Отечественной войны получил, когда праздновали 40 лет Победы. И в 76 году получил орден Трудового Красного Знамени, работал во Дворце культуры профсоюзов «за торжественную пропаганду, встречу и подписание коллективных договоров». Представляли к «Знаку почёта», но из-за ведомственных различий получил эту. Я — заслуженный работник культуры.
А. Б.: Как вы относились к власовцам на войне?
Власовцев все не любили больше, чем немцев. Ясно, они предатели. У власовцев мог быть и твой, и мой земляк.
А. Б.: Их в плен брали?
Не брали, нет. Сразу, нещадно, только власовцев. Но власовцев нам ни одного не попалось, их, наверное, на переднем крае не было, в задних эшелонах стояли. Это же целая армия была, и власть немецкая на них опиралась, полицаи.
А. Б.: Как к немцам тогда относились?
Я рассказывал, как немцу раненому помогал идти, даже не побоялся, что он может на меня наброситься. Хотя он был без оружия, это не допускается, невозможны такие вещи. Ни в коем случае, всегда сзади на расстоянии идут. Когда я расстегнул и увидел, то понял, что им тоже досталось. Не только нам в 41 году. А в целом к ним? Меня больше беспокоят калмыки, чем немцы. Сейчас. И главное, правительство наше знает, потакает. Ты слышал, какой-то М. был представителем Калмыкии в Совете Федерации. Так его тут прихватили, оказалось у него в дипломате 350 тыс. долларов, взятку взял за лоббирование. И сейчас всем известно: все назначенные Кирсаном платят от миллиона до 2 миллионов долларов, и в Думу, и там выдвигают.
Кирсану было 28 — 29 лет, учился в МГИМО. Его отец работал зав. отделом промышленности обкома партии, его дядя был председателем Совета министров Калмыкии. Как разговор, во время учёбы был сутенёром, девок подсаживал. Его судили, он сидел, потом почему-то вышел. В 93 году были выборы, и его протянули в 28 лет в наш чёртов хурал, в президенты. А избираются в президенты после исполнения 30 лет, чтобы Илюмжинова избрали, они новый закон издали. На встречах я бывал, он всегда говорил: «Главное, чтобы были деньги; деньги делают деньги. Я вам построю Кувейт». Во время выборов обещал и потом раздавал деньги по 100 долларов. И всех подвёл, даже калмыков, они недовольны. После говорил, что про деньги журналисты выдумали. А я был на этом собрании, когда он это говорил.
Избрали его на 1, 2 срок, на третий не избирают, сейчас назначает Путин. Подходит время третьего срока, он пишет Путину, начинается обсуждение с нашим Южным федеральным округом. Там Казак есть такой в Ростове, Медведев, Сечин. Сечин и Медведев за него, а Казак и Путин против Илюмжинова были, но всё равно победили те. В газетах откровенно пишут, а он не отрицает, что заплатил в администрацию президента. Хохма, что за государство?!
Я считаю, что Ельцин всё-таки лучше. Он был дурак, пьяница, но иногда он стукал кулаком и делал. Как он правительство менял, помнишь? А этот перемещает одного, другого министра, эта вся кремлёвская шатия-братия там и находится.
Зурабов этот для нас хуже фашиста, ведь лекарства не получаем. Раньше я ездил по всему государству, а сейчас 6 тыс. по карте получаю. Ещё. Ведь видит, что идёт на костылях инвалид, старик к автобусу. Как подходишь метров на 5, они ширк, двери закрывают и уезжают. Там, в Элисте. Почему? Потому что я льготник, ничего платить не буду. А эти «рафики» сейчас все по договору работают. Это отвратительно. И в Сергиевом Посаде случай был в 95 году, приехал я на встречу ветеранов с сыном, а добираться надо от вокзала на автобусе. За сына взял билет, а за себя показываю своё удостоверение. А баба на дверях стоит, требует, чтобы я заплатил. Я ей объясняю, что приехал на встречу ветеранов дивизии, которая формировалась в Загорске. Нет, не пускает.
Я заплатил деньги, зашёл. Сел, и какой-то старичок спрашивает, правда ли я из этой дивизии. Да, говорю, и показываю приглашение. Он прочитал, повернулся к этой бабе и матом её. Вдруг все бабы, которые сидели, начали тоже горланить, почему кассир не пускает ветерана, который нас защщл. Так она подошла, отдала эти 15 рублей. Вот и так бывает. Нет никакого внимания.
А в Калмыкии так превыше всего репрессированный, я тебе говорил. Здесь в Московской области, я читал постановление Громова, так распределены прибавки. Ветераны войны — 2000, маленькие, чернобыльцы идут по порядку, а дальше те, кто получают по 500 — 600 рублей: ветераны труда, репрессированные вторые снизу. Громов так распределил — им по 200 рублей. А у нас наоборот, им больше всего платят. Маленькая республика, а г…я. Разве можно так? И понятно почему: у них все дяди, братья, отцы были в немецких частях. Обычно их заставляли служить конвоирами, охранять железные дороги, военные склады.
А. Б.: Какие чувства Вы испытывали в боевой обстановке?
Мне девчонка маленькая на встрече в 4 классе задала такой вопрос. Про страх, боялись? Я ответил, и да, и нет, зависит от обстоятельств, ситуации. Если переборешь страх, то начинаешь крушить всё подряд. И ещё: если есть около тебя локоть, поддержка, а если ты один, то бояться начинаешь. Это преодолевается.
А. Б.: Если не страх, может какие-то другие чувства?
Азарт больше, наверное. Направо, налево, не боишься, что тебя убьют или ранят.
А. Б.: Какое событие или день на войне для Вас было самым тяжёлым или трудным?
Я всё время борюсь с тем, что я не был на войне в 41 — 42 году. Когда отступали, тогда было тяжело, неопределённость, могло быть всё. Когда я пошёл в армию, то уже наступали, и нет такого случая, чтобы наши отступали.
А. Б.: Что запомнилось из встреч с нашими людьми на Брянщине и в Белоруссии?
Белорусы патриотически настроены больше, а в то время освобождения я сильно не общался. Служили люди всех национальностей. У меня лучший друг был таджик; я за него мог всегда, и он за меня. Мы не обращали внимания на это, считали… В молодости в Калмыкии дрались улица на улицу, город на село, но чтобы драться по национальности? Понятия такого не имели. А сейчас у нас по национальностям дерутся. Невыносимо, невыносимо. И всё это спускается благодаря нашему правителю.
А. Б.: Каково ваше мнение о союзниках в той войне?
Плохое, они знали, что они делают. Они своё делали, не нам помогали. Ни Англия, ни Америка не о нас думали, а о себе, на несколько лет вперёд. Хочешь я скажу тебе, для чего стабилизационный фонд? Никогда мы его не получим. Никогда, у них уже и дома есть, всё готово. Это предательство, которое нельзя прощать.
А. Б.: За что Вы воевали в той войне?
За Родину, конечно, за что я воевал? Если хотите, за Сталина. А Родина это вся моя жизнь, и плохая, и хорошая, всё это моё. Объёмно можно всё перечислять.
А. Б.: К Советской власти у вас какое отношение?
Двоякое, раньше я был против этой чехарды 91 года, расстрела 93 года. Знаю, что много грязи на коммунистов льют, знаю, чего не было, что выдумывают. Радзинский про Сталина до того договорился, что 3 раза повторил: когда он умирал, об…я. Зачем это? Что хочешь показать? Такие правители нам не нужны.
А. Б.: Что может сказать об отношениях солдат и офицеров на войне?
Я про современную армию скажу, совершенно разные понятия. Мне было 16 лет, и мать мне говорила: да когда же тебя возьмут в армию, ума-разума наберёшься. Всё время твердила, после я узнал, что действительно так. В армии в то время продолжали учение, специальность каждому давали. А сейчас приходит оттуда, никто ничего … В войну если офицер оскорбит или ударит солдата, сразу же под трибунал. Если наоборот, солдат ударит — трибунал. А сейчас что делается? Что нам говорят, показывают — какой-то сержантишко, чёрт возьми, офицера не показывают, сидит дома, а тот лупит как следует не руками, а ногами и по почкам, рёбрам. Что это за армия, если она не будет сплочённой? Один за всех, и все за одного. Это не армия.
А. Б.: Как Вы относились на войне к религии?
Отрицательно, не был верующим. А сейчас, знаешь, кто у меня сын? [монах — А. Б.] Я не обращаю на это внимание.
А. Б.: Приметы были, соблюдение которых позволяло выжить на войне?
Это мои родители, наверное, ради них. Ради них я старался выжить, не ради себя.
А. Б.: Приметы разведчиков?
У разведчиков был такой закон: идёшь в разведку, ничего не бери с собой. Один разведчик выступал, говорит, я в разведку ходил со всеми орденами. Чушь какая-то, чтобы со всеми орденами ходил в разведку или с документами. Это не разведчик. А другие приметы я не понимаю. Я с убитого солдата снял часы. Амулеты были. У разведчиков так. Если он что-то чувствует, то он не идёт, его никто не заставляет. Есть какое-то предчувствие, уже доказано: что меня убьёт. И такого не берут, он отдыхает.
А. Б.: Достаточно было, чтобы он сам об этом сказал?
Обязательно, в разведку идёшь сознательно, не по приказу командира. Кто желает в разведку? Есть, нашли. А если он скажет, что он что-то чувствует, его не принимают, даже одобряют, что он не пошёл. Ещё разведчик не должен оставлять своего товарища, даже если он убит. Это тоже хорошо.
А. Б.: Как Вы и Ваши товарищи относились к присутствию женщин на войне?
Я был старшим сержантом, мне хотели дать медаль «За боевые заслуги». Я возмутился и сказал: «Зачем мне медаль «За половые заслуги»? Их давали в основном женщинам. Ясно-понятно, почему. Они все служили при штабах. То, что пишут в газетах, даже в Белорусии: санитарка убила командира, побежала, повела солдат в бой. Всё это липа. Ни одна никогда в бой не водила. Я не видел и не верю.
А. Б.: Можно так сказать, что Вы отрицательно относились к их присутствию на фронте?
Нет, я не могу так сказать. Медаль «За половые заслуги», она всё говорит. Приближённые — телефонистки, секретари, санитарки. Кстати, медсанбат, это отдельно, напрасно о них так сказал, они отличаются от остальных своей специальностью.
А. Б.: В воспоминаниях Камозиной она очень тепло про Вас пишет.
А, как получилось. Когда мне ногу перебило, и я поехал в Калининград на встречу, она ходит вокруг меня, ходит, ничего не говорит. Потом говорит, что меня знает. Как? А вот помните, вас на лошади привезли, вот туда и так-то, всё рассказала, как было в медсанбате. Вы были безнадёжны, Вас положили к смертникам. Она была первая, она всё точно рассказала, знала. Я бы её никогда не узнал и не знал. Она была сестрой в медсанбате, а её муж был начальником медсанбата, Камозин Николай.
А. Б.: Как может определить своё отношение к женщинам-медикам?
Я не видел, чтобы при атаке женщины перевязывали раненых. Другое дело — когда всё пройдёт, тогда да, тут уж их работа. Кстати, я не знаю, есть такое постановление или нет, но им не разрешалось на передовой быть.
А. Б.: Женщин-снайперов Вы видели?
Это другое дело, женщин-снайперов много, они хорошо трудились. Я говорю только о пехоте, связистах, санинструкторах. Снайперов я не видел, и мало кто их видел. Правильно делали, самостоятельно работали.
А. Б.: После войны Вас донимали воспоминания о войне, фронтовые сны?
После войны я с сочувствием относился к тому, что моих близких друзей, коллег, нет рядом. С которыми вместе были, нет никого. Я знал — письмо от старшины получил, их всех окружили под Черняховском, никого не пощадили. Я ездил на встречи, хотелось, думал, а вдруг? Были такие, переходили добровольно в дивизию — приходили покупатели, говорили, не желаете? Хотя бы оттуда — никого.
А. Б.: Обратно в пехоту можно было вернуться?
Что-нибудь натвори, и сразу вернёшься. Если хороший разведчик, то никогда не отчислят, офицер за тебя будет стоять горой. А плохого не жалко.
А. Б.: Чем хороший разведчик отличается от плохого?
Во-первых, навык должен быть у него. Нюх, чутьё, об этом я не буду говорить, это само собой. Если ты задал вопрос про Родину, то … и красноармеец должен Родину любить. Чем отличается? Тем, что он свободнее. Не свободный, а свободнее, чем солдат. У нас допускалось куда-то сходить, сделать своё дело — допускалось. Допускалось в пайках, шнапсе — у других солдат нет такого.
А. Б.: Как Вы относитесь к той войне сейчас?
Время такое было. Сейчас обвиняют Сталина, что он обвинял пакт Риббентропа-Молотова, а это время такое было — выжить надо было. Мы были одни, хоть сейчас есть Китай. Он не такой, непохожий на Советский Союз. Куба маленькая, но есть. А что в Латинской Америке делается? Там новые Фидели Кастро появились. Чем у нас лучше, скажу в двух словах, это не мои слова, а философа Зиновьева: лучше социализма нет строя как такового и справедливее. Хоть и говорят, что тогда были гулаги-мулаги, а что сейчас меньше сидит, что ли? Тем более другие как были настроены? Черчиль как говорил: жаль, что не задавил.
http://iremember.ru/memoirs/razvedchiki … kolaevich/