Я родился 15 марта 1925 году в Лиманском районе Астраханской области. Мой отец был рыбаком, а мать домохозяйкой. Она больной была, глухонемой, но, не смотря на это, у нее пять детей было.Перед войной я окончил 4 класса. Должен был больше, но я два года из-за болезни пропустил. Мы как раз обедали и тут приходит один мужчина, сосед наш через три дома. Он что-то отцу сказал, отец встал и вышел из дома, а раз отец пошел, то и я за отцом. Приходим к дому учительницы, Широковой Марии Павловны, она сама русская была, а муж у нее калмык. Я смотрю, все соседи пришли. Оказалось, у учительницы работница была, Поля, и она повесилась. Я хочу смотреть, а никак не получается, людей полно, я никак между ними протиснуться не могу. Но там кирпич был, я на него влез, смотрю в окно – там отец, как член комиссии, еще другие представители и Поля прямо передо мной висит, язык свесился. Я как это увидел перепугался, и заболел. Потом выздоровел и пошел дальше в школу учиться, а тут в 1939 году отец умер. А у нас мать, сестра старшая, сестра младшая, брат от первой жены отца и я. Надо как-то жить. Меня директор колхоза, Мориец, пригласил и говорит: «Пойдешь на МРС работать? Там людей не хватает, так что я могу тебя на сейнер 710 масленщиком определить». Я говорю: «Пойду. Работать надо, семью кормить надо». И поехал на Каспий кильку ловить. Числился масленщиком, а так, людей же не хватало, и со стрелой работал. Кильку же как ловили – посередине стрелы лампочка горела. Мы стрелу в море опускали и килька шла на свет. Сидим смотрим на свет. Как он пропадает – значит килька все закрыла. Мы тогда включаем лебедку и вытаскиваем кильку. Вытащили, на палубу вывалили и сразу же на палубе солили и в ящики заколачивали. Затарим ящики и опять ловить. И так пока 180-200 ящиков не наловим. Потом шли в Гурьев и там сдавали. Когда началась война, то над рубкой сейнера установили пулемет и с нами два солдата плавало. А то, бывало, подойдешь с барже заправиться, а нас немцы атакуют, бомбят.
Рыбаком я работал до 1942 года. Потом нас всех в район вызвали. Рыбаки на брони были, но, тем не менее, нас построили и сообщили, что забирают нас в армию. Мы, молодые, впереди стоим, а сзади старики стоят, лет по 50. И вот офицер какой-то проходит мимо строя, спрашивает у кого какое образование. Ко мне подходит: «Сколько классов?» «Четыре». «Ну раз четыре, три шага из строя». Таким образом 3 или 4 человек отобрал и говорит: «Вы не бойтесь. Вы в полковую школу пойдете, будете там на 45-мм пушку учиться, минометы, пулеметы».
В 45 км от нашего района находилось село Зензели, а в 12-15 км от Зензели наш полк стоял. В полковой школе я обучался на минометчика. Потом, когда подошел мой выпуск, тогда как раз юбилей дивизии был, и к нам в полк приехал Городовиков. Я попал в почетный караул. Потом были экзамены и я их так хорошо сдал, что мне присвоили звание ефрейтора.
После выпуска нас распределили по подразделениям, я попал в батарею 82-мм минометов, в которой и служил до самого конца.
Из Зензеля нас отправили на фронт. Прибыли туда и практически сразу пошли в наступление. Я, как наводчик, на лошади был, а остальной расчет на тачанке. И тут немецкий самолет пролетает, бомбы скинул и открыл пулеметный огонь. Мы стали от него убегать, прятаться кто куда. Я за скирдой хотел спрятаться, а там обрыв был. Только я за скирду заскочил, а тут моего коня убило, я из седла вылетел, а конь в овраг покатился. Когда самолет улетел, я в овраг спустился, у меня же там вещмешок был. Из оврага вылез, пошел искать свой расчет. Тут мне навстречу лошадь бежит. Я смотрю – у нее за спиной кровь. Ну, раз хозяина нет, взял его за повод, пошел искать своих. Нашел батарею и комбат, капитан Тарасов, подошел ко мне и говорит: «Это конь командира 1-го взвода Иванова». Ну что ж, раз узнали чей, надо отдать. Командир моего расчета во время этого налета был ранен и, когда я пришел, его уже увезли в госпиталь. Так что комбат назначил меня одновременно и наводчиком и командиром расчета.
Ну приказ есть приказ. А оказалось, меня во время этой бомбежки контузило, правда я этого совсем не ощущал.
После этого пошли дальше в наступление. Опять бомбежка, вторая контузия и меня еще в ногу осколком ранило. Но я, сперва, не почувствовал этого и только после бомбежки чувствую что-то неладно. Болдуев, мой подносчик, он по-калмыцки обучен был, говорит, что у меня кровь бежит. Так я своей мочой рану обмыл, народная медицина, и вроде все успокоилось.
А потом, когда калмыков выселять стали, меня из армии забрали и отправили в лагерь в Красноярске, там я встретился со своим двоюродным братом, он перед высылкой тоже в армии служил, но не воевал, а в учебном полку был под Камышином.
Прямо с фронта меня направили в лагерь Широкий, и там распределили кого куда. Меня поставили на бетономешалку и, одновременно, назначили командиром взвода. Мы строили ГЭС. Я как бригадир у бетономешалки был, а внизу и вверху у меня по три тележки было. Мы котлован заливали. Что там плохо было – кормили не очень. Помню приходит к нам подполковник Иванов и говорит: «Кто здесь командир взвода?» «Я». «Слушай, – говорит, – мы не успеваем, после смены еще 2-3 часа можете поработать?» Я говорю: «Я не против». «Тогда зови всех своих ребят». Я пошел, ребят позвал. Когда пришли, командир спрашивает «Сможете?» «Раз такое дело то да, сможем». «Мы вам дополнительный паек дадим». А дополнительный паек – это пирожок грамм 250 и чай. Ну Иванов я добро дал, и ушел.
Продолжаем работать. Работу заканчивать надо, делаем последний замес и я полез вниз, проверять как там и что. Проверяю как там, с помощником разговариваю, а ребята наверху последние остатки бетона спускают. А там гравия как орех и он мне по голове стукнул. Я упал, оглох, даже говорить не могу, язык отнялся. Потом очнулся, у меня все зажило.
Потом, после войны, я переехал в порт на Таймыре, там работал. Начальство уважало меня, директор Ершов как-то меня вызывает и говорит: «Мы тебе квартиру дадим, будешь отдельно жить». И действительно, дал. Я тогда женат уже были, так мы там и жили. Я вообще – где бы не работал – обо мне всегда положительно отзывались. В 1957 году я с семьей вернулся в Калмыкию.