Сейчас 2018 год. Прошло 25 лет как написал эту статью. Глава Чечни Кадыров сказал про чеченский язык, что он затухает. Калмыцкий язык же исчезает. На «дежурстве» нашего поколения происходит трагедия, и мы не можем помочь самому главному. Мы, поколение 20 века и свидетели 21 века виноваты в исчезновении языка перед предками и перед будущими поколениями. Я, мои близкие, соседи, микрорайон, город, ТЕАТР, СМИ, Телевидение, школы, институт языка, правительство, Глава республики, весь народ виноваты в этой трагедии. Что делать? Извечные вопросы России и теперь нашего многострадального народа. Нет языка – нет нации. Обращение к своему языку и возрождение через этот язык истинно национальной культуры позволяет нам стать нацией. Надо видеть свои национальные приоритеты. И только тогда нация способна отстаивать своё в критических ситуациях честно и до конца. И сейчас этот критический момент наступил.
Дальше – тишина. Язык исчезнет. Вопрос о калмыцком языке должны будировать элита нации и руководство республики. Во все тяжёлые времена, лучшая часть народа – элита помогала этносу держаться на плаву. Вообще на проблему калмыцкого языка надо было сакцентировать еще в 60-е годы. Но что теперь об этом плакаться. Время потеряно. Но все-таки. Без языка мы ничто. Что делать? Все что предлагалось в СМИ, на научных конференциях и в Указах Президента не всегда и всюду выполнялись. 1) Надо собрать знатоков и выработать тактику и стратегию о проблеме языка. Поменьше говорильни об исчезновении оной. Это аксиома. Конкретные предложения для школ, СМИ, радиотелевидения, театрам, институту языкознания и т.д. Спланировать на годы. Скажем лет на 10 – 15. Не надо пугаться требовать. Грубый пример. Когда Петр I решил сдвинуть Россию к Европе, к цивилизации, не привожу крупные деяния, заставил сбривать бороды не приверженцам нового веяния. Нам надо жестче быть в некоторых вопросах, но делать аккуратно. Не ломать дров, разбудить патриотизм. Надо чтобы народ не только приветствовал, а брал на вооружение. 2) Нужно чтобы какой-то канал местного радио вещал на калмыцком языке круглосуточно. Ну, пусть хотя бы 18 часов. С 6 утра и до 12 ночи. Язык должен быть на слуху. Раньше хоть мало, но было калмыцкое вещание. Приказать говорить всем в семье, в быту, на работе не выполнимо. На телевидении тоже можно больше давать эфира на калмыцком языке. Надо чтобы сверху зашевелились и пробивали финансовую сторону дела. А на низы надо давить пропагандой. Я сознательно ставлю глаголы давить, требовать, пробивать. Но не решать это как было в коллективизацию: борьбой с кулачеством или борьбой с космополитизмом. Нужен щадящий режим требований. 3) Семья и школа играют огромную роль в деле обучения и становления языка. Трудно заставить родителей говорить с детьми на родном языке. Но планомерно и умно, не назойливо надо начинать и внедрять язык с детских дошкольных учреждений и т.д. Чтобы пришел ребенок в школу и калмыцкий язык для него не стал иностранным. Игры, сказки, разговорная речь должна вкрапливаться в обиходе. 4) Надо поощрять носителей и пропагандистов родного языка. Будь это в садике, школе, театре, университете и т.д. Данное время и обстоятельства заставляют этих популяризаторов оценивать наравне с героями труда и звездами культуры и искусства. Время диктует такой вид поощрения. Например, народные артисты России В. Гаряева, В. Ильцаранова много лет пропагандировали народные песни, а вышли на пенсию и получили так же, как и рядовые. Говорят, Правительство им прибавило крохи к пенсии. Звания званиями, ими не заполнишь желудок. А можно было бы и тысчонку добавить и уже есть стимул и у молодых. И многие были бы заинтересованы исполнять калмыцкие произведения, а не западные и прочие. Так же поощрять пропагандистов родного языка в любых сферах. У читателя появилась ирония и улыбка по этому поводу. Но новое всегда принимается не всеми. У нас экстремальный случай. И не стесняться этого. Почему в Израиле, Чечне, Якутии поднимается вопрос на уровне государственного масштаба? Потому что они созрели и их государственные мужи мыслят глобально. У них есть локомотив в лице руководителей и прогрессивных людей. В Чечне глава руководит два года праздником языка . Народный писатель Чечни Леча Абдуллаев поднимает вопрос о языке на уровне Правительства. «Нация – категория культуры» — делает вывод Леча Абдуллаев. И язык он относит к национальной культуре. «Обращение к своему языку и возрождение через этот язык и на базе его истинно национальной культуры позволяет нам оставаться нацией» — утверждает Леча Абдуллаев. А ведь чеченцы все поголовно говорят на родном языке. В Москве, Ростове, Элисте, дома, на рынке, в ресторане. Еврейский писатель Арон Вергелис тоже озабочен проблемой своего языка: «У каждого человека и народа своя судьба». Это евреи озабочены, а нам что делать? Засучив рукава и браться за дело, иначе мы исчезнем как нация. И не плакаться в каждом печатном органе об исчезновении языка. Нужны усилия всех. Усилия. Нужно мощно сопротивляться давлению времени. Если и сейчас упустим шанс, через 100 лет языка не будет. Нас просто будут игнорировать. Мы будем жить только для желудка. Мы, с азиатскими лицами, будем изгоями. Мы не сможем постоять за себя. У этноса снивелируются, исчезнут такие понятия как честь, гордость, патриотизм. А теперь немножко беллетристики, которая говорит не в пользу нас. 1. Мы живем в эпоху глобализации. Глобализация во всем. Объединяются государства в союзы, блоки, единая единица валюты. Раньше жили в своем «обособленном домике». Один язык, своя архитектура, музыка, песни, одежда, еда. Сейчас живем в большой «коммунальной многоэтажке», в которой живут люди разных национальностей и общаются на языке страны. Различие между народами при современной цивилизации сокращается как шагреневая кожа. Культура, литература, языки сближаются. Бывают времена, когда собственный язык (калмыцкий) вовсе не нужен. Вот сейчас калмык может прожить жизнь и не знать своего языка. Такого не могло произойти, скажем, в Джунгарии. Таким, образом, языки уступают место друг другу, коль скоро этого требует жизненный уклад. Многочисленные народы поглощают малочисленные. Сильные культуры и языки подавляют то, что послабее. Идут мощные, незаметные изменения во всем, и в языке в том числе. Притом в ускоренном темпе. За какие то 100 лет мы потеряли тысячелетнюю культуру языка. Мир идет к сокращению языков и в необозримом будущем мы будем одна семья с двумя, тремя международными языками. Но что же теперь делать? Плыть по течению или лапки кверху? Я разговаривал со многими известными людьми Калмыкии о языке. Они уже смирились и сдались такой ситуации. Чувствуют бесполезность в борьбе за язык, да и за искусство. Один уважаемый человек меня огорошил: «А зачем калмыцкий язык, он уже не нужен. И так многие простые люди говорят». Вот так далеко мы зашли. Много отрицательной энергетики. Все заняты накопительством. Возятся в песочнице. Язык исчезает. Не затухает, а исчезает. Патриотизм уже исчез. А мы космополиты и не патриоты, а так – “төгрг чирәтә, уутьхн нүдтә, орс келтә” какая-то азиатская прослойка. «Мы не понятная биомасса»,– зло шутит один банковский работник. Я знаю, что многие будут недовольны этими размышлениями, найдутся противники. С чем-то будут согласны, а в основном будут говорить, что эти соображения ничего не дают позитивного и т.д. Я сам понимаю, что не все вечно на земле. Примеров много. И с языковой историей других народов и что будут глобальные катаклизмы, и что Солнце потухнет через несколько миллиардов лет, и что Вселенная расширяется и т.д. И что же, сдаваться? Ждать пока затухнет солнце? Вывод. Значит мы не созрели! Мы слабаки!
Сейчас сами по себе. Например: Художники Калмыкии босякуют. В рыночное время картины покупают на потребу дня. На историческую, патриотическую тему обыватель не купит. А у музея денег нет. Организации, ведомства не заинтересованы выкупать. А в советское время те же «Цо Манджи», «Паганини», «Мать-земля родная» Гаря Рокчинского музей закупил. Поэтому художники создают пейзажи, портреты частных людей, на большее они не рассчитывают не потому, что не хотят или не могут.
Синьцзянские калмыки живут в окружении китайцев, но язык сохранили. Общаются между собой на калмыцком, с китайцами на китайском. Я встречался в Улан-Баторе с синьцзянскими калмыками. Какой красивый язык, какая плавная речь. Прямо все Б. Ченкалиевы. Вот, допустим, (прошу не возмущаться) объединились бы синьцзянские и российские калмыки, был бы толчок в возрождении языка. Это один из многих рычагов для его возрождения.
Но это только прожекты. Эту программу многомиллиардного масштаба не станет решать даже Россия. А может это свершится в далеком будущем. А пока мы должны сами выбираться из этого кризиса, из этой трагедии. Трагедия это еще не смерть. А этого допустить нельзя. Нужно реанимировать. Надо не дать приостановиться живому дыханию родной речи. Иначе наше поколение будет отвечать за исчезновение родного языка.
Без языка нет нации, культуры, искусства, литературы, народного творчества. И будущие поколения не узнают про джангарчи, про эпос, про калмыцкую литературу, про сказки, про обычаи и т.д. И будем молча пасти баранов и будем придатком старшего брата.
И наши будущие поколения будут читать великих – Пушкина, Шолохова, а своих и не вспомнят. Потому что мы сольемся в российский котел племен. Надо прямо смотреть в глаза будущего времени. Читатель спросит – а что делать? Разговаривать на родном языке как можешь! Читать калмыцкую литературу. Уверен, калмыцких прозаиков, поэтов читали в подлиннике единицы. Сам иногда лезу в книгу — эпос «Джангар» на калмыцком языке и силком заставляю себя читать и переводить. А сейчас вышло чудесное билингвальное издание эпоса.
Ну не надо эпос. Начните с простого. Со сказок. Нужны усилия? Да. «Адекватен ли перевод с оригинала у Д. Кугультинова?» – спрашивают у меня. Ну прочти оригинал и перевод. По поводу оригинала и перевода надо быть осторожным в рассуждениях.
Почему мы не любопытны и не заражены, хотя бы квасным патриотизмом? Нам подай детективы, кроссворды. Один раз в жизни на часок загляни в первоисточник и в перевод. И картина прояснится. Пусть по-своему, но будет что-то понятно. А там, глядишь, заразишься или потянет прочесть еще. И что-то осядет в голове. А сколько пишут профессоры университета, ученые института языкознания про историю калмыков, быт, обычаи и т.д. Не читаем. Надо только начать, а там может и увлечет.
У нас любопытство не в том направлении. А мой сосед Шомпу говорит: «Голова не на той резьбе сидит». Я не Макаренко и не хочу быть брюзгой, а просто намекаю. Пепел Класса стучит в мое сердце!
Ну ладно, руки не доходят до чтива, а говорить то на родном языке можно и нужно. Хотя бы изредка. Не все 24 часа в день. Надо вырабатывать разговорный рефлекс на родном языке.
До войны в Калмыкии в начальных классах учили на калмыцком языке, после четвертого — на русском. Фундамент был. В союзных республиках учили до 7 класса. Был закон. Сейчас другой закон. Сейчас всё зависит от позиции руководства Калмыкии. Встать на защиту родного языка или согнуть спину в раболепном поклоне перед Российским руководством.
Я знаю, что найдутся противники. Ну, как всегда, родители и сейчас оберегают, освобождают детей от изучения родного языка. Имейте хотя бы квасной, декоративный патриотизм.
Побогаче отправляют свои чада учиться, а потом и жить в дальние страны, города (и это надо). Но они не возвращаются. Цивилизация тянет в мегаполисы. Там комфортней. А без нации, без родины, без языка можно прожить и так. Но пока молоды. У меня было много возможностей жить на стороне, и не было никакой ностальгии, ни долга, ни патриотизма. Почему тянуло домой, не знаю… Это было в подкорке. Почти всю жизнь проработал на Родине. И такой фактор, что мать старенькая, не мешал. Она не удерживала меня, не настаивала на том, чтобы я жил на своей Родине. Я уже не в том возрасте, чтобы темнить.
Директор фирмы «Мелодия» просил меня остаться на ленинградском филиале и предлагал мне пост замдиректора. Я был прописан в Ленинграде. Директор «Мелодии» Александр Аверьянович Слепнев работал солистом в Мариинском (Кировском) театре и преподавал в театральном институте. До консерватории и театра Александр Аверьянович жил в Бурятии, среди бурятов и поэтому он ко мне прикипел и изучал меня в течение трех лет. Когда я оканчивал институт, вдруг предложил пост. «Ты честный, не будешь воровать». «А что и у вас воруют пластинки?» – озадачил я его вопросом. «Если бы только пластинки», — ответил директор. Он знал что говорил. Мы жили в Ленинграде рядом на улице Декабристов, а встречались в бане за чекушкой с воблой. Но я был молодой, струсил.
Когда начинается разговор о языке, я не участвую в дебатах. Поговорили и разбежались. Споры как об Марье Ивановне или как варить уху. Урок спора не идет на пользу. Одних эмоций мало, необходим серьезный анализ и действия, поступки. Время и обстоятельства не в нашу пользу. Почему исчез латинский язык, какие подводные течения и обстоятельства помешали ему выжить, мы не знаем. Исследования ученых не обстоятельны, не фундаментальны. Причины не известны.
Сейчас мы оправдываемся, якобы давит цивилизация. А что на Кавказе, в Прибалтике нет цивилизации? Прибалты хотят сохранить язык и поэтому закрывают русские школы. Пожалуйста, живите, но будьте любезны, говорите на языке титульной нации. Они требуют свои права, а не ущемляют другие национальности. Они боятся русификации страны. В Тибете та же история.*
Эту главу я начал в 1993 году. Газеты тогда не стали печатать. Но сейчас, к сожалению, она еще актуальней.
Исчезает калмыцкая литература. Молодых знающих язык практически нет. Прерывается связь поколений. Вот о чем плакался народный поэт Калмыкии Санджи Каляев. «Мы уйдем, кто будет после нас?» — повторял Санджи Каляевич. Он не предчувствовал, а констатировал факт. Это было лет сорок назад.
Надо хоть деньгами соблазнять калмыцких авторов, чтобы сподвигнуть на «подвиг писания». Напишет калмыцкий автор пьесу – получай три тысячи. Месячный оклад сторожа.
В 2008 году, я, за пьесу «Зая – Пандита» получил три тысячи через три года после премьеры. Так же было и за пьесы «Аюка – хан» и «Выселение». А за сказку в стихах «Волшебная стрела» и после постановки и проката не получил ни гроша. Вот он стимул для развития калмыцкой драматургии. Пусть пишут хоть на русском, благо пока еще есть переводчики. Но надо хоть как-то оплачивать труд.
Драматургия – это хлеб театра. А как оплачиваются драматурги в Калмыкии? По наитию. От лукавого. Насколько знаком в министерстве с чиновниками. Какой вес в обществе. Адыгейский актер Чапай (это имя, фамилию забыл) написал две пьесы. Получил за каждый опус по 30 тысяч рублей. Это было в далеком 1999 году. У нас платят и сейчас по три тысячи рублей, как и в советское время. Один директор писал четырех – пятистраничные пьески для детей. Пьески мягко сказано. Драматургии никакой. Сколько получает? Коммерческая тайна. Из какой кассы даются деньги, тоже коммерческая тайна. Одно дело из министерской кассы, другое — если из театральной.
У меня много примеров и фактов. Чиновники будут возмущаться, что я нарисовал все в черных тонах. Будут оправдываться, защищать честь мундира. Пусть! Им честь мундира важнее, чем состояние драматургии в театрах, на местном материале.
Спектакли на калмыцком языке тоже своеобразная школа приобщения к родному языку. Находить деньги на пьесы — обязанность Министерства культуры, а если театра, то надо менять всю структуру театра. По поводу калмыцкой драматургии можно писать много. Я про это знаю. Но интрига не в этом. Нет калмыцкой литературы последнего времени. Ушли аксакалы, сейчас пишут на родном языке единицы. Молодых, пишущих на родном языке просто нет. Будущее литературы пугающе. Центр сокращает финансовые вливания не только на культуру. В республике нет источников пополнения казны. С ларьков много не возьмешь, дальше будет хуже. Хотите развивать культуру, изыскивайте средства сами – скажут в центре. В советское время хоть какие-то крохи давали. Проводили фестивали, декады литературы, выпускались книги и все это бесплатно. А сейчас на рынке игра идет по другим правилам.
Я завидую цыганам, кавказцам, прибалтам. Что это за ген у этих народов, что говорят они на своем языке среди своих и между собой?
Почему калмыки, буряты, тувинцы, якуты так легко сдают свои позиции по языковой части?
Я оптимист, но в вопросе о языке у меня пессимистическое видение. Поговорим, и затухнет эта компанейщина. Надо решать всем народом. Про нас говорят «русские калмыки». Можно не обижая никого, отметить, что уже сейчас большая часть титульной нации не созрела до национального достоинства (гордости)? Говорить на языке страны, а не на языке своей республики стало уже рефлексом. А это уже страшно. Нужны большие усилия, чтобы родной язык хотя бы на бытовом уровне стал необходимым как воздух. Скажут, если бы мы жили изолированно, то все бы говорили на родном языке. Но обстоятельства у нас не таковы.
Исчезает родной язык, затухает культура и искусство. Нет личностей в калмыцкой литературе. Прерывается связь времен, поколений. Прерывается живой родник родной речи.
Не надо ссылаться на наступление глобализации и цивилизации, на депортацию – все это верно и мы понесли и несем большие потери во всем. И не надо искать виноватых. Надо действовать. И не только разговорами об исчезновении языка. Или мы не созрели как нация. Я созрел. Надо хотя бы говорить в быту. Меня расстраивает языковая беспомощность и равнодушие моих сородичей. Меня все время подмывает крикнуть в лицо «Говорите на своем, родном, калмыцком языке!!!». В Москве я говорил своей спутнице, не зови меня Борис, да еще Андреевич. В метро русские удивленно смотрят на тебя и думают, азиат, почему-то Борис Андреевич. Зови «аава» или «кёкша». «И говори на русском на ухо, а я буду на калмыцком отвечать», – бубню спутнице. В Москве мне стыдно говорить на русском, а дома в Элисте вполне естественно. Вот это плохо. Я созрел, но наполовину. Я хотел бы, чтобы все созрели и говорили на родном языке. И нечего обвинять молодежь. В окружении русская речь и молодежь берет то, что есть. Она пожинает то, что было в детсаду, школе, на трибуне.
Синьцзянские калмыки живут в окружении китайцев, но язык сохранили. Общаются между собой на калмыцком, с китайцами на китайском. Я встречался в Улан-Баторе с синьцзянскими калмыками. Какой красивый язык, какая плавная речь. Прямо все Б. Ченкалиевы. Вот, допустим, (прошу не возмущаться) объединились бы синьцзянские и российские калмыки, был бы толчок в возрождении языка. Это один из многих рычагов для его возрождения.
Но это только прожекты. Эту программу многомиллиардного масштаба не станет решать даже Россия. А может это свершится в далеком будущем. А пока мы должны сами выбираться из этого кризиса, из этой трагедии. Трагедия это еще не смерть. А этого допустить нельзя. Нужно реанимировать. Надо не дать приостановиться живому дыханию родной речи. Иначе наше поколение будет отвечать за исчезновение родного языка.
Без языка нет нации, культуры, искусства, литературы, народного творчества. И будущие поколения не узнают про джангарчи, про эпос, про калмыцкую литературу, про сказки, про обычаи и т.д. И будем молча пасти баранов и будем придатком старшего брата.
И наши будущие поколения будут читать великих – Пушкина, Шолохова, а своих и не вспомнят. Потому что мы сольемся в российский котел племен. Надо прямо смотреть в глаза будущего времени. Читатель спросит – а что делать? Разговаривать на родном языке как можешь! Читать калмыцкую литературу. Уверен, калмыцких прозаиков, поэтов читали в подлиннике единицы. Сам иногда лезу в книгу — эпос «Джангар» на калмыцком языке и силком заставляю себя читать и переводить. А сейчас вышло чудесное билингвальное издание эпоса.
Ну не надо эпос. Начните с простого. Со сказок. Нужны усилия? Да. «Адекватен ли перевод с оригинала у Д. Кугультинова?» – спрашивают у меня. Ну прочти оригинал и перевод. По поводу оригинала и перевода надо быть осторожным в рассуждениях.
Почему мы не любопытны и не заражены, хотя бы квасным патриотизмом? Нам подай детективы, кроссворды. Один раз в жизни на часок загляни в первоисточник и в перевод. И картина прояснится. Пусть по-своему, но будет что-то понятно. А там, глядишь, заразишься или потянет прочесть еще. И что-то осядет в голове. А сколько пишут профессоры университета, ученые института языкознания про историю калмыков, быт, обычаи и т.д. Не читаем. Надо только начать, а там может и увлечет.
У нас любопытство не в том направлении. А мой сосед Шомпу говорит: «Голова не на той резьбе сидит». Я не Макаренко и не хочу быть брюзгой, а просто намекаю. Пепел Класса стучит в мое сердце!
Ну ладно, руки не доходят до чтива, а говорить то на родном языке можно и нужно. Хотя бы изредка. Не все 24 часа в день. Надо вырабатывать разговорный рефлекс на родном языке.
До войны в Калмыкии в начальных классах учили на калмыцком языке, после четвертого — на русском. Фундамент был. В союзных республиках учили до 7 класса. Был закон. Сейчас другой закон. Сейчас всё зависит от позиции руководства Калмыкии. Встать на защиту родного языка или согнуть спину в раболепном поклоне перед Российским руководством.
Я знаю, что найдутся противники. Ну, как всегда, родители и сейчас оберегают, освобождают детей от изучения родного языка. Имейте хотя бы квасной, декоративный патриотизм.
Побогаче отправляют свои чада учиться, а потом и жить в дальние страны, города (и это надо). Но они не возвращаются. Цивилизация тянет в мегаполисы. Там комфортней. А без нации, без родины, без языка можно прожить и так. Но пока молоды. У меня было много возможностей жить на стороне, и не было никакой ностальгии, ни долга, ни патриотизма. Почему тянуло домой, не знаю… Это было в подкорке. Почти всю жизнь проработал на Родине. И такой фактор, что мать старенькая, не мешал. Она не удерживала меня, не настаивала на том, чтобы я жил на своей Родине. Я уже не в том возрасте, чтобы темнить.
Директор фирмы «Мелодия» просил меня остаться на ленинградском филиале и предлагал мне пост замдиректора. Я был прописан в Ленинграде. Директор «Мелодии» Александр Аверьянович Слепнев работал солистом в Мариинском (Кировском) театре и преподавал в театральном институте. До консерватории и театра Александр Аверьянович жил в Бурятии, среди бурятов и поэтому он ко мне прикипел и изучал меня в течение трех лет. Когда я оканчивал институт, вдруг предложил пост. «Ты честный, не будешь воровать». «А что и у вас воруют пластинки?» – озадачил я его вопросом. «Если бы только пластинки», — ответил директор. Он знал что говорил. Мы жили в Ленинграде рядом на улице Декабристов, а встречались в бане за чекушкой с воблой. Но я был молодой, струсил.
Когда начинается разговор о языке, я не участвую в дебатах. Поговорили и разбежались. Споры как об Марье Ивановне или как варить уху. Урок спора не идет на пользу. Одних эмоций мало, необходим серьезный анализ и действия, поступки. Время и обстоятельства не в нашу пользу. Почему исчез латинский язык, какие подводные течения и обстоятельства помешали ему выжить, мы не знаем. Исследования ученых не обстоятельны, не фундаментальны. Причины не известны.
Сейчас мы оправдываемся, якобы давит цивилизация. А что на Кавказе, в Прибалтике нет цивилизации? Прибалты хотят сохранить язык и поэтому закрывают русские школы. Пожалуйста, живите, но будьте любезны, говорите на языке титульной нации. Они требуют свои права, а не ущемляют другие национальности. Они боятся русификации страны. В Тибете та же история.*
Эту главу я начал в 1993 году. Газеты тогда не стали печатать. Но сейчас, к сожалению, она еще актуальней.
Исчезает калмыцкая литература. Молодых знающих язык практически нет. Прерывается связь поколений. Вот о чем плакался народный поэт Калмыкии Санджи Каляев. «Мы уйдем, кто будет после нас?» — повторял Санджи Каляевич. Он не предчувствовал, а констатировал факт. Это было лет сорок назад.
Надо хоть деньгами соблазнять калмыцких авторов, чтобы сподвигнуть на «подвиг писания». Напишет калмыцкий автор пьесу – получай три тысячи. Месячный оклад сторожа.
В 2008 году, я, за пьесу «Зая – Пандита» получил три тысячи через три года после премьеры. Так же было и за пьесы «Аюка – хан» и «Выселение». А за сказку в стихах «Волшебная стрела» и после постановки и проката не получил ни гроша. Вот он стимул для развития калмыцкой драматургии. Пусть пишут хоть на русском, благо пока еще есть переводчики. Но надо хоть как-то оплачивать труд.
Драматургия – это хлеб театра. А как оплачиваются драматурги в Калмыкии? По наитию. От лукавого. Насколько знаком в министерстве с чиновниками. Какой вес в обществе. Адыгейский актер Чапай (это имя, фамилию забыл) написал две пьесы. Получил за каждый опус по 30 тысяч рублей. Это было в далеком 1999 году. У нас платят и сейчас по три тысячи рублей, как и в советское время. Один директор писал четырех – пятистраничные пьески для детей. Пьески мягко сказано. Драматургии никакой. Сколько получает? Коммерческая тайна. Из какой кассы даются деньги, тоже коммерческая тайна. Одно дело из министерской кассы, другое — если из театральной.
У меня много примеров и фактов. Чиновники будут возмущаться, что я нарисовал все в черных тонах. Будут оправдываться, защищать честь мундира. Пусть! Им честь мундира важнее, чем состояние драматургии в театрах, на местном материале.
Спектакли на калмыцком языке тоже своеобразная школа приобщения к родному языку. Находить деньги на пьесы — обязанность Министерства культуры, а если театра, то надо менять всю структуру театра. По поводу калмыцкой драматургии можно писать много. Я про это знаю. Но интрига не в этом. Нет калмыцкой литературы последнего времени. Ушли аксакалы, сейчас пишут на родном языке единицы. Молодых, пишущих на родном языке просто нет. Будущее литературы пугающе. Центр сокращает финансовые вливания не только на культуру. В республике нет источников пополнения казны. С ларьков много не возьмешь, дальше будет хуже. Хотите развивать культуру, изыскивайте средства сами – скажут в центре. В советское время хоть какие-то крохи давали. Проводили фестивали, декады литературы, выпускались книги и все это бесплатно. А сейчас на рынке игра идет по другим правилам.
Я завидую цыганам, кавказцам, прибалтам. Что это за ген у этих народов, что говорят они на своем языке среди своих и между собой?
Почему калмыки, буряты, тувинцы, якуты так легко сдают свои позиции по языковой части?
Я оптимист, но в вопросе о языке у меня пессимистическое видение. Поговорим, и затухнет эта компанейщина. Надо решать всем народом. Про нас говорят «русские калмыки». Можно не обижая никого, отметить, что уже сейчас большая часть титульной нации не созрела до национального достоинства (гордости)? Говорить на языке страны, а не на языке своей республики стало уже рефлексом. А это уже страшно. Нужны большие усилия, чтобы родной язык хотя бы на бытовом уровне стал необходимым как воздух. Скажут, если бы мы жили изолированно, то все бы говорили на родном языке. Но обстоятельства у нас не таковы.
Исчезает родной язык, затухает культура и искусство. Нет личностей в калмыцкой литературе. Прерывается связь времен, поколений. Прерывается живой родник родной речи.
Не надо ссылаться на наступление глобализации и цивилизации, на депортацию – все это верно и мы понесли и несем большие потери во всем. И не надо искать виноватых. Надо действовать. И не только разговорами об исчезновении языка. Или мы не созрели как нация. Я созрел. Надо хотя бы говорить в быту. Меня расстраивает языковая беспомощность и равнодушие моих сородичей. Меня все время подмывает крикнуть в лицо «Говорите на своем, родном, калмыцком языке!!!». В Москве я говорил своей спутнице, не зови меня Борис, да еще Андреевич. В метро русские удивленно смотрят на тебя и думают, азиат, почему-то Борис Андреевич. Зови «аава» или «кёкша». «И говори на русском на ухо, а я буду на калмыцком отвечать», – бубню спутнице. В Москве мне стыдно говорить на русском, а дома в Элисте вполне естественно. Вот это плохо. Я созрел, но наполовину. Я хотел бы, чтобы все созрели и говорили на родном языке. И нечего обвинять молодежь. В окружении русская речь и молодежь берет то, что есть. Она пожинает то, что было в детсаду, школе, на трибуне.
Б.А. Шагаев, заслуженный деятель искусств Калмыкии, Монголии, лауреат фестивалей румынской и венгерской драматургии.