Я родился в 1917 г. в хотоне Хапчуд от Лагани в шести км. В школу я пошел в нашем селе – в первый класс. У нас были разумные старики и они пригласили одного русского мужика из Лагани, он нас учил азбуке. Но в другом селе Хар-хол была школа. Ее построили между четырех хотонов в самом начале советской власти. Потом мы туда ходили. Это была школа-интернат. Нас в интернат не брали, школа была в 1 км, мы бегали туда пешком. А тех, кто жил в 3 км, держали в интернате.
Учителей-калмыков не было, нас учили русские женщины. Учились вместе и девочки и мальчики. Там мы закончили четыре класса. Тогда начальная школа кончалась четвертым классом. Пятый класс — уже неполная семилетка. В нашем кругу была только семилетка. После нее ребята должны были ехать в район. Средняя школа была в районе. Район этот — ныне п. Лиманный, бывший наш Долбанский улус, который нам не отдали, когда нас восстанавливали, как и Калмыцкий Базар. Сайчас это Наримановский район Астраханской области. Получилось, что нас восстановили без этих двух райнов. Отняли у нас, а это были наши районы по территории. Там был 10 классная школа.
После семилетки большинство стали работать. Потому что районный центр далеко: от Лагани до Долбана 70 км. Интерната там не было. Значит, где-то надо было жить. Мало людей там училось. Я седьмой класс кончил, мать меня не пустила в эту школу и послала работать на Каспий. На Каспийском море у нас работали четыре плавучих рыбозавода, они назывались шаланды. Эти рыбозаводы принимали рыбу у ловцов непосредственно в море. Сразу же после лова рыбаки сдавали рыбу на этот завод. Назывался плавучий завод. Это была большая деревяная баржа, на нем двухэтажная надсройка. В корпусе судна были большие чаны, где солили рыбу. С нашего поселка все ребята ездили работать туда. Уполномоченный по найму был из нашего села. Он собирал наших мужиков по 25-30 человек и отвозил туда.
Меня привезли туда учеником бухгалтера в контору шаланды. Там я начал свою трудовую деятельность. Год был учеником, потом меня сделали счетоводом, потом отправили в Астрахань в рыбный техникум. В Астрахани был центр рыбной промышленности. Я закончил бухгалтерское отделение техникума, получил официальный документ, что я уже бухгалтер. После этого работал бухгалтером на одной шаланде.
Тут меня вызвали в райком комсомола, конечно, я был комсомолец. Езжай в Астрахань. Там совпартшкола наша была. В 1928 г наше правительство из Астрахани перевели в Элисту и Элиста стала нашей столицей. Но тут ничего не было, русское село. А все культурные и образовательные учреждения были в Астрахани. Там было два здания выделено в распоряжение Калмыкии, когда у нас не было столицы. В одном было педучилище, учителей готовили, а в другом – советская партийная школа, готовили чиновников. Там были партийные и комсомольские курсы. Курсы были годичные. Считалось тогда, что после годичной учебы уже грамотные люди и меня взяли инстуктором Лаганского райкома комсомола. В 37 г., когда репрессии пошли, многих людей, которые разбирались, освободили с работы и ставили молодых. В конце 37-го меня избрали секретарем райкома комсомола Лагани. А тогда в связи с тем, что года два-три в партию никого не принимали, партийная чистка была по всей стране. Ребята в комсомоле выросли, а в партию их не принимают. Нас накопилось подготовленных ребят в комсомоле. Потом в 38 г. открыли прием в партию, и все ребята вступили и поехали работать в районы.
А меня в Элисту взяли в Обком комсомола в 38 г. Сначала я руководил отделом кадров и организационной работы. Потом меня избрали секретарем в 39 г, в 40-м – на конференции меня избрали первым секретарем. А тот, кто был до меня, Манцынов, уехал в Москву учиться в ВПШ. До войны и первые три военных года я был на этой должности.
Как объявили войну, Молотов выступил по радио, сразу же мы все прибежали на свои рабочие места, все кто тут работал. А калмыков-колхозников в Элисте тогда не было. Три колхоза в Элисте были, одни русские были в колхозах. Калмыки работали только на госслужбе – в обкоме партии, совмине, министерствах и других организациях. Квартир ни у кого нет. Жили на квартирах у русских. Несколько домов — секретарям обкома два дома поставили. Мы жили у частников.
Первый день войны. Через два часа после этого объявления решили митинг собрать. Мне говорят, будешь выступать от имени молодежи. Митинг открывал Горяев Н. Л., председатель совмина, наш лаганский. Митинг кончился, все разошлись. У всех теперь такое чувство – война. После этого я собрал свое комсомольское бюро и мы решили давайте все пойдем на фронт. Тем более мне, раз я выступал, надо идти. Пошел я к первому секретаю обкома партии, мы, комсомол как помощник партии, подчинялись. Он говорит, нет, пока не надо, мы еще разберемся и определим не только ваших, а вообще – из тех рабоников, кто работает в наркоматах, профсоюзах кого оставлять работать здесь, а кого разрешить мобилизовать на фронт. Тогда военкоматы не имели права нас мобилизовывать контингент обкома без разрешения обкома. Остальных людей по возрасту военкоматы могли мобилизоывать самостоятельно. Другие люди могли сами пойти добровольно. Через несколько дней меня оставляют как избранного – отчитываться будешь, потерпишь с отправкой. Один русский парень был секретарем обкома комсомола по военно- спортивной работе, его оставили тоже. Остальных — человек семь-десять – те должны были ехать на фронт. А я вместо ребят, которые уехали, набрал девушек.
Организовали республиканский штаб по мобилизации и по переводу работы народного хозяйства и культуры в условиях военного времени. Штабом руководи Н.Л.Горяев как предсовмина. Меня как представителя молодежи тоже включили в состав этого штаба. Мы сразу же дали команду организовать митинги в районах и помогали первые дни военкоматам. 13 возрастов были мобилизованы люди — с 1905 по 1918 г. рождения. Скольким людям надо было оформлять документы. Вот так началась война, началась работа.
Хотя и объявили 13 возрастов мобилизовывать, до 1918 г. рождения включительно была мобилизация. Кто родился в 1919 -22 г., еще оставались и стали работать вместо ушедших на фронт, включились в общественное дело и стали занимать должности, руководить. Некоторые даже председателями колхозов стали. В 1942 г. начинают брать тех, кто родился в 1919-21 гг. Наши не учли какие будут потери, в первое время наши плохо воевали, не могли собраться, много в плен попали в начале 41г. Оказались мы не очень готовы к войне.
В 41-42 гг. в нашей республике было все нормально, как у всех. Люди на фронт уходили, колхозы-совхозы работали. Людей может и меньше было, но работа-то осталась. Война до нас еще не дошла. Это — до середины 1942 г.
В июле 1942 г. немцы уже подошли к Ростову. Дважды немцы брали Ростов, и захватили его. А наша калмыцкая дивизия – до этого Буденый и Ока Иванович Городовиков вошли в правительство с ходатайством разрешить формировать кавалерийские дивизии из северо-кавказских народов. Нам, калмыкам, две дивизии формировать. Буденый и Городиков сами не знали состояния на месте, кого можно в эти дивизии взять. Когда правительство разрешило, стало ясно, что некого брать, все люди уже ушли на фронт. Вместо двух дивизий, которых предполагалось, сформировали одну – 110 ОККД. Туда мы набрали три тысячи молодежи 1921-24 гг. рождения. Кто был грамотные, после 7-8 классов, были направлены на курсы младших командиров. Через полгода они уже стали командирами взводов. Ну, отец твой тоже так прошел этот путь. Мало того, что молодежь надо было готовить, но еще и коней, сбрую для них. По решению правительства, где эти войска формируются, там их снабжают и продовольствием. В общем, целиком формирование было на местном материале.
Молодежь стала собирать деньги в фонд обороны. А как собирать? Наличными? У людей уже денег нет. Во время войны какие там деньги? Все равно какую-то сумму мы собрали. Остальные — мы стали собирать массовые молодежные субботники и набрали 3 млн. руб. Молодежь в нерабочее время работу делает для колхозов и совхозов, а они платят деньги не ребятам, а в фонд обороны.
Трактористы все ушли на фронт, машины стоят. Девушки и ребята 24 г.р. — все пошли в трактористы. Работали без выходных на сеноуборке, на сборе урожая. Очень активно работала тогда молодежь. Когда в 42 г. немцы разбили наши войска, командующего Северо-Кавказским фронтом генерала Черниченко сняли. Тогда же вышел знаменитый приказ Сталина №227 «Ни шагу назад» — организовать штафные батальоны. Тех солдат и офицеров, которые будут бежать в сторону, расстреливать на месте. Нам давали читать его. Сталин писал лично: «бросаете своих детей, убегаете». Вот так до такой степени. Тогда разбили наши войска, в том числе наша кавалерийская дивизия тоже там была, она откатилась. Небольшие бои были в пределах Ставропольского края, но войск организованных как таковых не было.
Неделю немцы отдыхали в Ростове и двумя флангами пошли на Сталинград и на Краснодар, на Кавказ. И вот часть немецкой армии, что шла на Сталинград, захватила часть нашей территории. Мы эвакуировали Западный улус, Яшалтинский и Приютненский улусы, Элисту. Лично мы вывозили ребят призывного возраста 25-26 г.р. чтобы они не остались, всех активистов-комсомольцев, чтобы их не репрессировали. Ребят всех вывезли, но некоторые девушки остались, их родственники не отпустили. Детские дома были в Городовиковске, Яшалте, мы их вывезли. К нам поступали эвакуированные дети без родителей, сироты, их 12-14 летних устраивали в школы ФЗО. Их тоже надо было эвакуировать.
Немцы 11 августа подошли к Элисте. Русские все остались, а все наши чиновники бежали. Мы ушли в Астрахань. Многих наших ребят в формирующуюся 28 армию собрали.
Когда наши войска были разбиты, оказалось, что в Ставропольском крае совсем нет наших войск. Кто погиб, кто разбежался. И наша дивизия по плану должна была идти к Кизляру. Те солдаты, кто проходили через нас — Уланхольский, Лаганский Юстинский районы (улусы?) — немцы сюда не дошли. Хомутников, командир этой дивизии, и мы тех солдат, что не дошли до Сталинграда и остались здесь, мы их собрали обратно в войска. Там были не только калмыки, но и дагестанцы, кабардинцы. Отступая, они должны были идти на Сталинград, а они растворились в степи. Вот почему я говорю тебе, что наши грехи были. Вот представь, идет солдат через Яшкуль, заходит домой. А дома схватили его дети и не пускают. А он, бедный, не знает, что ему делать, своих бросить или остаться с семьей. Многие так остались. Они на лошадях, с винтовками. Они рассосались с августа. Тех, кого сумели собрать, отправили в Кизляр. А те, кто попрятался, не попали, остались здесь. Немцы большей частью прошли по Ростовской области, а нас захватили фланговые войска. В Элисте одна немецкая дивизия была. В районе Троицкого находился туркестанский легион. А калмыки, кто остались – они уже считали себя дезертирами. Когда наши войска в ноябре 1942 г. стали наступать, а немцы — оступать, тогда все желавшие воевать добрались в Кизляр. А дезертиры так остались здесь. Разведка докладывала, что в калмыцких степях много дезертиров.
При этой дивизии был немецкий разведчик, который знал монгольский язык – д-р Долль, который отвечал за взаимоотношения с населением. У него был адъютант, вроде немецкий язык знал, Дорджиев, ему потом 25 лет наши дали. Был глава русской части населения Элисты Труба и калмыцкой – Цуглинов, старый интеллигент. Когда мы восстановились, я узнал, и не знаю насколько это правда, приезжал в Элисту Уланов, старый интеллигент из донских калмыков, и привозил сына князя Тундутова. Бывшие калмыцкие интеллигенты, которые ушли в гражданскую войну его привозили с целью восстановить калмыцкое ханство. Они уже считали – все. Они на переговоры приехали. Но времени у них было мало, дело было в ноябре. В общем они руководить приезжали.
В Москве организовали главный штаб партизанского движения, командующий был Ворошилов. Все они организовали партизанские отряды. Люди наши, а руководство ихнее – русские. Мы организовали 13 партизанских отрядов – в сентябре-октябре 1942 г. четыре отряда сумели перебросить. Часть людей были отозваны с фронта, кто уже боевой опыт имел. Пока готовили остальных, немцев уже выгнали. Первый бой на территории Калмыкии был в Хулхуте. Когда немцы стали уходить, 28 армия, сформированная в Астрахани, выступила. Так начался поход 28 армии. Сейчас в Хулхуте памятник стоит.
Элисту немцы подожгли, все служебные помещения были сожжены. Остался Красный дом. А центральные и промышленные здания, все большие дома – все сожгли. В Элисте больших боев не было. Когда правительство наше вернулось, мы узнали, что хотя и были данные о дезертирах, и часть их стали уходить с немцами – особенно люди из Яшкульского и Кетчинеровского улуса. Многие с семьями ушли. Мы узнали о дезертирах, должны были сообщить в Москву. Нам сказали, что их ловить будут силами милиции, а нам не вмешиваться в это дело. Даже заместитель Берия прилетал, облетал степь. Смотрел где там дезертиры прячутся. А они днем в степи по балкам, а ночью приходят домой. Об этом сейчас нельзя писать. Скажут, значит, действительно были дезертиры.
Та дивизия, что называлась корпус, — калмыки, кто в гражданскую войну эмигрировал за границу, многие служили в деникинской армии, у них был комитет. Этот комитет, видно, вошел с ходатайством собрать у немцев всех калмыков из концентрационных лагерей. Они же ходили по лагерям для военнопленных и собирали калмыков. Некоторые отказались, некоторые пошли. Вот они плюс те, кто отсюда ушли, стали основой этой дивизии. Сколько их там было? Когда их судили, говорили 2 тысячи. Это послужило основой решения о выселения.
Сейчас об этом говорить нельзя. Потому что причину нашего выселения вы не найдете ни у кого. По какому документу. По какому правилу? Нет. Людей того времени мало остается. А писать что было сейчас нельзя, потому что была вина наших. Как оценили ее наше правительство – это другой вопрос. Но факты были, что. Но можно было и не обязательно выселять. Но обстановка такая была. Поэтому не могу я на эту тему вести речь.
В августе 1942 г. ставропольский скот гнали через наши степи. Жара, попробуй этот скот из Ставрополя через степь на Волгу перевести. Бывало, едешь в степи – там лежит корова, там лежит корова. Скот остался на месте там, где немцев не было. Переправить через Волгу скот почему было трудно? Даже из Башанты погонщики доходили до Элисты и разбегались люди. Кто погонщики? Старики, женщины, подростки, ученики. Они должны пешком скот гнать. Скот надо кормить, поить, доить. Коровы ревут. Это было очень сложно. А немцы, оказывается, тоже хитро сделали. Тот скот, что бросили при эвакуации, они раздавали местным русским, говорили – вы в колхоз шли, у вас скот советская власть отбирала, сейчас получайте назад. Тогда все частники и разобрали скот. Так они пропаганду вели.
А знаешь, когда нас освободили, мы поехали за своим скотом в Казахстан, нам его не вернули. Но об этом мы нигде не пишем, не говорим.
В Элисту мы вернулись в ночь на 1 января 43 г. Нам надо было восстанавливать власть — сельские советы, восстанавливать хозяйство в тех районах, что были оккупированы. Но людей-то было мало, особенно мужчин. Все на женщинах, подростках и стариках. А такой здоровый народ – от 20 до 50 лет – их нет, они все в армии.
Наступает осень 43 г. Собрали они этих дезертиров, не собрали, сколько их было – мы не знаем. За 5-4 дней до 28 декабря появились военные на машинах. Говорили, что солдат на отдых привезли. На самом деле это внутренние войска были. 27 декабря вечером часов в 7, нас по списку пригласили в кабинет первого секретаря обкома партии Легкомидова. До него первым секретарем был Лаврентьев, в марте 1943 г. его забрали на работу в Москву.
Лично меня и других вызвали в кабинет Легкомидова. Заходим. Время было тревожное. Один товарищ работал в обкоме партии — Азыдов И.Ф. Он 25 декабря поехал в командировку в Яшалтинский район, вернулся 27 и говорит нам, в Яшалте народ говорит, нас выселяют, что ли? Ребята, там такие разговоры ходят, что это такое. Мы не знаем – никому в глову не пришло, что такое может быть. Вызвали нас, смотрим: и калмыки, и русские – все руководство. Так посмотреть, вроде совещание по работе. Сидит Легкомидов за своим столом. Вдруг заходят два генерала в военной форме – Серов, заместитель Берия, и Ткаченко. Они зашли, и Легкомидов встает со своего места, на его место садится Серов и говорит, что есть постановление правительства о выселении вас в другие области. Опять-таки ничего не говорит почему. Мимоходом сказал, что у вас бандитизм, но особенно не напирал, восстановление у вас идет медленно, скота много потеряли во время эвакуации.
Серов закончил. Вопросы есть? Горяев, председатель совмина, спросил, а как быть с семьями фронтовиков, которые служат в армии? – Всех, независимо. Один спросил — А куда нас выселяют, какую работу дадите? – Приедете, узнаете. Есть специальность – будете по специальности работать. Последние его слова: смотрите, не вздумайте сопротивляться. У нас есть любые силы подавить любые ваши действия. После этого никто вопросы задавать не захотел. И зачитали – министру образования передать дела – такому-то. И проч. Они предварительно наметили кто будет у кого дела принимать. Сказали, рассчитайтесь, получите зарплату.
Когда мы заходили в кабинет, в приемной никого не было. Сидела секретарь-машинистка. Выходим, только открываем дверь, как только – как фамилия? Такой-то – Я вас буду сопровождать. За каждым прикрепили офицера. Как фамилия? Лиджи-Горяев. Подходит ко мне, я буду вас сопровождать. Меня сопровождал лейтенант до квартиры. Где Вы живете? Пришли. Собирайте свои вещи. Ну что там собирать? Все вещи в одном чемодане, больше ничего нет. Хозяйке – старой калмычке, говорю по-калмыцки: нас выселяют, подготовьтесь, вас будут вызывать. Этот лейтенант хотел меня остановить, чтобы я не говорил. Я ему сказал: ты брось. У меня уже такое настроение было, чего бояться. Оружие есть? Есть — сдайте. – Нет, я вам не сдам, сдам на сборном пункте, я за это оружие отвечаю. Нас всех оружием снабдили, мы же много в командировки ездили, и пистолеты у всех ответработников обкома и наркомов были, разрешение на ношение оружия – как положено. Так я и не дал ему пистолет. Идем с ним на сборный пункт в кинотеатр Родина. Подходит он, называет фамилию мою. А там список готовый, отмечают, что я пришел. Ваше оружие? Дали мне расписку от руки, что такой-то сдал оружие.
Смотрим, некоторые уже пришли. Горяев был депутат Верховного Совета РСФСР, его тоже привели как и нас. Когда нас привели 27 вечером в кинотеатр Родину, мы свободно ходим по фойе и обсуждаем между собой. У всех такое настроение… Начали мы группироваться. Э.А.Сангаев, секретарь обкома партии по пропаганде был с тремя детьми и женой. Лиджи-Горяев Бадма, завотделом обкома по рыбной промышленности с большой семьей. А один земляк мой, оперумолномоченный МВД, мне говорил, давай вместе будем. Еще один хороший знакомый министр финансов Горяев, он был председатель райисполкома в Калмыцком Базаре, около Астрахани, потом его назначили министром финансов за несколько месяцев до этого. Он — один, семья осталась в Калмбазаре. Сангаев и Лиджи-Горяев просят его и меня вместе с ними. И мы попали в одну машину отсюда, раз в одну машину – значит, и в один вагон и в одно место приехали – в Красноярский край. Ехали в обычном телячьем вагоне. Посередине буржуйка. Сангаевы ставят свою кастрюлю, варят там что-то. Лиджи-Горяевы потом. А у нас троих — ни посуды, ничего нет. Как остановка, бежали на базар и покупаем концентрат пшенный, масло и что попадется. Мы питались не тем, что нам давали, а сами покупали.
Потом Лиджи-Горяев Бадма написал письмо Обухову, который в это время был заместитель министра рыбной промышленности СССР, а в 30-х гг. работал в Калмыкии. В письме он просил чтобы тот разрешил ему работать в Красноярском крае по специальности – по рыбному делу. Тогда и бывший министр финансов написал письмо министру финансов СССР Звереву, чтобы ему разрешили работать по специальности. Им разрешили. Лиджи-Горяев Б. уехал директором рыбозавода в Томскую область. А Горяеву за подписью Зверева поступило письмо на имя заведующего Красноярским крайфинотделом чтобы он устроил его на финансовую работу по специальности. Написано было – это бывший министр финансов Калмыкии. Вот такие большие люди – союзные министры и их заместители, несмотря на то что такая обстановка была, они смело помогали.
Тот рад стараться, через комендатуру вызвал его в Красноярск. Он поехал туда, поговорили и взяли его начальником штатного управления самого крайфинотдела. Ему дали прямо в городе Красноярске квартиру. Жена Горяева была русская, она осталась в КалмБазаре. Горяев ей написал – ты, наверное, не знаешь, что нас выселили, я теперь в Красноярске. Она отвечает: твой друг начальник районной милиции вызвал меня 26 декабря и сказал, что выселяют калмыков. Ты напиши мне заявление, что ты не поедешь на выселение, потому что русская. Это мне основание тебя не включать в список на выселение. А будете с мужем жить или нет, это вы сами решайте, когда все это закончится. Тогда Горяев пишет жене – давай продавай дом и всю обстановку, только никому не говори, что уезжаешь. Когда все будет готово, сообщи мне. Та действительно все это продала и приехала к нему в Красноярск в двухкомнатную квартиру.
А я остался один. Надо своих искать. Спустя три месяца мы узнали, что часть Лаганского района выселяли в Казахстан. После этого мы переписывались и мне разрешили ехать в Казахстан. Я приезжаю в Красноярск и Горяев повел меня к себе и мне говорит, вот смотри, она полмешка денег привезла. Боялась.
В Красноярске было много москвичей. Когда немцы подходили к Москве, было тоже много дезертирства. Кто-нибудь скажет, что немцы в Волоколамске или Химках, другому скажи – официальному лицу и за это — за шкирку на 5 лет – за распространение панических слухов. Заводы и фабрики в Москве были закрыты. Правительства нет, правительство в Куйбышеве. Кто в армию был призван, те служат. Кто по брони оставался, их организованно не эвакуировали. Так они болтались. Грабеж был, мародерство. Их ловили и — в Сибирь, на нашем руднике много таких москвичей было.
С самого начала я работал на руднике. Вначале нам сказали идите работать в шахты. Мы в первый раз спустились узнать что это такое, посмотрели – страшное дело. Сангаев с рудника ушел, потому что его русская жена была юристом и ее перевели в рйацентр. Лиджи-Горяев Б. уехал.
Трест подчинялся Хакасзолоту. Я работал в управлении рудника. С другими мы тему нашего выселения не обсуждали. Хакасов там вообще не было, все русские были. Сибирские люди знали, что за что-то вроде выслали. У меня лично никто не спрашивал за что выслали и я никому не рассказывал. Я оттуда уехал в Казахстан.
Приехал в Казахстан, там погода совсем другая, люди другие. Снова я работал бухгалетром. Я работал в Аральске, на берегу Аральского моря. Там есть порт и судоремонтный завод, все что плавает на этом море, все реморнтируется на этом заводе. Я там работал главным бухгалтером. Устроился неплохо. Там работал до 55 г., в этом году меня сняли с учета, и я переехал в Гурьев, поближе к Астрахани. В Гурьеве работал главным бухгалтером в Каспнефегазразведке.
Когда война кончилась, я был в Казахстане. Мы отметили, ходили друг к другу в гости. Тогда не столько отмечали, как когда нас с учета сняли. Тогда я был в Гурьеве.
Сталин умер в марте 53., я на заводе тогда работали. В день похорон прекратили работу на час. Кто-то пришел из райкома партии, сообщают. Все и так знали, но официально. Никто не плакал, никто не рвался. Казахов на заводе не было совсем. Тогдашние казахи работы, связанные с металлом, не делали.
Жена моя работала учительницей, преподавала русский язык в казахской школе. Немецкий язык вел один немец, тоже высланный. В русскую школу ходили русские, калмыки и чечены, а казахи ходили в казахскую среднюю школу. Там все на казахском языке с 1 до 10 класс, а русский язык как урок.
Чечены были соседи, мои мальчишки вместе играли. Чечены работали у нас на заводе – токарями, слесарями, научились они. Чечены хорошо работали, жили на заводских квартирах. Никаких различий не было. Казахи нас не отличали. Иногда там наши калмыки с казахскими ребятами подерутся, так чечены нам помогали.
Если говорить об этой солидарности, такой эпизод был. Когда нас сняли с учета официально после ХХ съезда партии, когда объявили что организуются эти республики, меня Сангаев, он был председателем оргкомитета по восстановлению Калмыкии, он знал, что я живу в Гурьеве. Он прислал телеграмму в горком партии, просим вас на основании указаний ЦК откомандировать такого товарища в наше распоряжение. Меня вызвали в горком партии, показали телеграмму – поедете? Поеду. Нас — коммунистов собрали – калмыков, чеченов, карачаевцев и объявили, что получили указание, что вас снимают с учета и вы теперь имеете право возвращаться домой. Но только постановление правительства установлены определенные сроки – калмыкам в 57-58 гг, – чеченам – до 60 г. Как сказали, чечен заорал – почему так? – Потому что у вас там все места заняты. Жилья на всех нет, трудно будет устравиваться. А калмыкам – там свободно у них.
Мы не знаем, где работают ваши люди в Гурьеве, соберите своих и сделаем общее собрание в железнодорожном клубе. Надо чтобы выступали кто-то по-русски и кто-то по калмыцки и так же по-чеченски. И секретарь горкома партии, председатель сельсовета пришли туда. Калмыков в Гурьеве было много, человек 300. И наши все, и другой весь высланный народ пришел. Тогда радость была большая. С собрания вышли, эти чечены целовались с нами. Одна судьба ж. А когда война кончилась… Ну кончилась война.
Жена моя попала в Омскую область. Она работала в Яшкульской школе, оттуда ее взяли на работу в горком комсомола. Вот я знал ее. Выселялась она с родителями из Яшкуля и попала в Омскую область. Потом мы стали друг друга искать, узнали друг про друга и она приехала ко мне по вызову в Казахстан. Раньше мы встречались только по работе. Были просто знакомые. Стали переписываться и я ее вызвал. Потом 43 года вместе прожили.
Трое детей родились в Аральске, одна дочка – в Гурьеве, а двое – уже здесь. Старший сын Юра в 1947 г., Эдик в 1950, Света родилась в Гурьеве. Тогда калмыцкие имена редко давали. А в Сибири всем давали русские имена, даже кто имел калмыцкое имя, когда возвращались, взяли русские имена произвольно. Или стеснялись или привыкли к новым именам в Сибири. Там же даже мою фамилию они не могли в Сибири произнести.
В Сибири калмыков сильно разбросали, внутри села по 3-4 семьи. Там они общались. В основном все дружно жили. Только когда освободились все пошли по своим районам, где их родители жили.
Я ходил к коменданту каждый месяц расписываться. Комендант был русский. Они знали с кем как разговаривать. Со мной был такой случай. Я сказал могу работать бухгалтером. Когда меня оформляли в отделе кадров одна женщина спросила: а Вы по-русски знаете? Знаю, говорю по-русски, я же с Вами разговариваю. Они думали, может, мы русский язык не знаем. А в селах действительно слух распускали, что людоеды приехали.
На партийный учет сразу встали, на собрания ходили и в Сибири и в Казахстане. Многих поисключали. За что хочешь, им повод нужен был. Меня вызвали в райком партии и говорят будем вас исключать. Я говорю это ваше право, только напишите, что вы исключаете меня как калмыка. Другого мотива меня исключать у вас нет. К моей работе у вас претензий нет. А если исключаете меня по национальному признаку, так и напишите, что как калмыка исключаете. Никто не взялся. Они поняли, что так нельзя.
Писем, что неправильно выслали, я не писал, потому что исправить уже было невозможно. Я лично думал, пока Сталин не умрет, ничего не будет. С друзьями мы, конечно, говорили об этом. Наши женщины песни об этом слагали в Казахстане. В Аральске мы все свободно себя чувствовали, никто нам не говорил, что вы высланы. В Красноярске тоже не говорили, местных мужчин не было, только московские, получившие по пять лет. Среди них мы разговаривали и они нам говорили почему их выселяли из Москвы.
Про тех, кто менял национальность… Я знаю только один пример. Братишка этого Лиджи-Горяева Бадмы был учителем после окончания педучилища. Из армии он попал в Широклаг, оттуда сбежал с Михайловым. Родители Михайлова были раскулачены в 1929 г. и то ли дядя, то ли брат, а они из донских калмыков – он учился в Москве и там устроился работать. Этот Михайлов жил у дяди. Он по-русски хорошо говорил, и вот они вдвоем убежали на фронт. Вот они записались на другую нацию, как буряты.
Потом уже в 60-х гг. один калмык приехал в Троицкое, он во время войны знал про выселение и сбежал из Широклага на фронт. Он был танкист. Сбегали группой. Они добрались до фронта с эшелоном новобранцев, у них была солдатская одежда. В сторону фронта никого не спрашивали, не проверяли – солдаты и солдаты. По ранению был дома и еду обратно в часть. А какой национальности не спрашивали. Служил до конца войны. Война кончилась, его хотят демобилизовать. Его солдаты, дружки говорят, а чего ты домой не торопишься? Где твои родители? Умерли. А давай с нами в Белоруссию. Мы тебя поженим, давай. И он поехал в Белоруссию. Работал комбайнером, хорошо работал. И он там в партию вступил и записался бурят. Когда узнал, что калмыков освободили, у него в груди вот так было… Женился на местной девушке, уже двое детей было к этому времени. Говорит жене – поеду на родину, посмотрю как там. Приезжает в Троицкое, записывается в сельсовете. И фамилию он заменил. Ты же Дорджиев, почему у тебя другая фамилия? – потому что не хотел показывать, что я — выселенец. Все, кто записался бурятами, никто их не трогал, потому что паспорта нет. У меня тоже спрашивали – отвечал: калмык я. Почему выселяли, не знаю. Судить меня не судили, индивидуального срока у меня нет, выслали – выслали. Когда что будет, не знаю.
С детьми мы говорили по-русски и по-калмыцки. Мои ребята с чеченскими ребятами играли. Бывает так, что наши загонят их во двор, или они — наших.
У нас на заводе человек 50 мужиков работало. Женщины работали на покраске судов. Одна чеченка забеременела. Ее оказывается, родители, выгнали. Потом выяснилось, она действительно была беременна, и отец собрал старейшин и говорит – что мне делать, по нашим законам я должен ее убить. А те говорят, если бы мы дома были, ты мог бы так делать. А здесь мы не можем, нас могут еще дальше сослать. Тогда мы объявим всем чеченам что твоей дочки в живых нет. А ты ее дома не держи, скажи где она работает, чтобы они ее взяли к себе. И на самом деле наш профсоюзный комитет собрался, что будем делать? У нас было общежитие, госпиталь, роддом. Мы ее взяли на содержание завода. Прикрепили к ней одну калмычку, выделили им одну комнату. И знаете, она идет на проходной и встречает чеченов, и никто с ней не здоровается. Ее не видят.
Еще был один случай. Трое братьев-чеченов работали у нас на заводе. Сначала жили в заводском общежитии и решили построить дом. Рядом калмык жил и рассказывал. В какой-то воскресный день, работают они. И вдруг приходят трое других чеченцев и начинают их жен бить. Эти спускаются и начинается бой. Потом выяснилось — кровная месть у них была и те трое пришли отомстить нашим. Из тех, которые пришли, захватили одного судить. Все чечены той стороны пришли и окружили прокуратуру и просили не судить, а мы сами будем судить по своим законам. Из области разрешили отпустить, если не отпустить, это еще хлеще будет.
Чечены отличались, вот и Солженицын об этом писал. Мужчины любят носить какую-нибудь военную форму, обязательно кожаный ремень, папаху свою. Он идет на базар. А сзади через 15-20 метров жена с мешком, там что-то продавать. Не любят они черновую работу делать, жены их делают. И жены не возражают, у них такая традиция. Грамотных у них было мало.
Наши, особенно лаганские, кто приехал в Казахстан, все рыбные должности заняли – бухгалтерами, счетоводами и далее. А чечены — только колхоз и совхоз – это их. Их женщины – на обработке рыбы. Казахи и чеченцы на море никто не работал – они рыбное дело не знают совсем. Они любят торговать на базаре. Чечены, если и купят на базаре барана, домой принесут, разделают и снова мясо несут на базар продавать. А наши калмыки к торговле не приспособлены.
Калмычки за казахов редко выходили замуж, калмыки же не женились, только на своих. На русских тоже не женились и замуж не выходили. Одна девушка-калмычка из армии демобилизовалась, вот она вышла замуж за корейца. Из наших, лаганских, которых мы знаем, никто. Наши лаганские все друг друга знали, собирались вместе как свадьба или день рождения. Между нашими споров, драки не было. Новый год, Первое мая отмечали. Зул и Цаган сар иногда отмечали, иногда нет. Даже ко мне старики, родственники мои, приходили на Цаган и спрашивали – где у тебя бурханы? Я говорю – нет.
Да, такие дела были. Самое главное – наши работали, значит плохо или мало заработок имели. Потом, это не кирпичный завод, а рыбный. Наши женщины, которые там работали, значит, рыбу — одного леща, одного сазана спрячут, прошла через проходную, дома своих накормят. Кто на рыбе живет, с голоду не умрет.
По радио услышали – калмыцкую песню передали в исполнении Улан Лиджиевой. Откуда-то они нашли пластинку. Как только песню услышали, наши сразу же прямо собирались те, кто близко жил, праздновали – отмечали.
Потом я когда уезжал в Элисту по вызову, все наши тоже пришли меня провожать – я спрашиваю, ну что, где будем останавливаться? – В свою Лагань поедем.
Я приехал в Элисту 6 января 1957 г. 18 человек калмыков всего было. Мы все жили в гостинице, так она называлась, это был барак такой. Эти 18 человек – милицейское начальство и члены оргкомитета: Сангаев Э.А., Берденов Н.Б., Лиджи-горяев Б., Надбитов Б., Килганов Л., Джамбинов О.М., Утнасунов. Жезлов был – первый секретарь нашего обкома, русский Он был вторым секретарем ставропольского крайкома партии. Нас ведь в состав Ставропольского края отдали, мы тогда были не республика, а область. Потом стали съезжаться другие.