Я родился 1 апреля 1923 года. Мои родители были из Воронежской области, но еще до моего рождения переехали в Калмыкию. Они рассказывали, что им дали деньги и они смогли переехать в Калмыкию, на освоение новых земель.Так что я родился уже в Калмыкии. До 1930 года отец был единоличником, а в 1930 году вступил в колхоз имени Володарского, здесь, в Элисте, и, до начала войны работал там. Когда началась война отец ушел на фронт и, в 1942 году, погиб под Смоленском. Дважды был ранен и истек кровью.
Мать, в том же колхозе, работала бригадиром полеводческой бригады. Еще у меня была сестра 1926 года и брат 1929 года. До войны нам, конечно, трудновато жилось, честно говоря, одежды мало было, но работы для нас хватало и голодными мы не ходили. До войны я окончил семь классов и работал в автомастерской. Сперва учеником слесаря, а потом слесарем.
22 июня я пошел в парк отдыха, там у нас парашютная вышка стояла. Только я до парка дошел, и тут сообщили, что началась война, это часов в 11 или 12 было. В Элисте сразу все изменилось, появились очереди, сразу настроение более подавленным стало…
Когда, в конце августа 1942 года, немцы подходили к Элисте, к нам приехал мой дядя, который работал чабаном в колхозе, и забрал меня с собой, чтобы немцы в Германию не угнали. А мать с сестрой и братом осталась в Элисте. Три месяца, до освобождения Элисты, мы с дядей жили в степи. Там еще до войны для чабана такой домик был построен, собственно даже не домик, а землянка, пол на полметра в землю был врыт, и вот в нем мы жили. Немцев за время оккупации я не видел. Один раз к нам приходили партизаны, но в Калмыкии нет условий для партизан и немцы их быстро поймали.
После освобождения Элисты, я вернулся в город и 3 января 1943 года меня призвали в армию. Попал я в 905-й стрелковый полк 28-й армии. Там нас с месяц обучали стрелять, ползать и прочее, а потом, в феврале, мы пошли на Батайск Ростовской области. Пешком дошли до Батайска и там мы приняли первый бой. Бой этот, конечно, произвел впечатление… Бежишь, стреляешь, кричишь: «За Сталина!»
Заняли станцию и, через Ростов, пошли на Таганрог. Сорок километров от Ростова отошли, на реке Миус встали, и стояли там до августа – на этой стороне мы, а на той немцы.
К лету я уже был сержантом, командиром отделения. Причем, в отделении я был самым младшим, все остальные были старше меня.
Все лето наши войска готовились к наступлению – подвозили снаряды, орудия, подтягивали новые части. А перед боем меня вызвал командир полка и говорит: «Будете при мне». Часов в 6 утра началась наша артподготовка, которая часа два, наверное, длилась. Потом полетели наши самолеты, а после и пехота пошла. Наши плацдарм захватили, лежат в больших ямах, и не двигаются. Часов до 3 дня все затихло. Оказалось – у нас связь прервалась, так что комполка послал меня передать приказ: «Вперед!»
Я лодку взял, речку переплыл, она не широкая была, метров двадцать, наверное. Плыву, а немцы с пулеметов бьют. Но доплыл, пошел налево – немец бьет, видит меня, наверное, повернул направо, зашел в лесополосу – а там немецкий говор. Но, в конце концов, я до наших дополз, передал приказ, они встали и пошли в наступление, а я назад. Немцы с пулеметов бьют, напрямую секут, но наши встали и на ура пошли вперед. После этого боя меня перевели в связь и я уже с катушками ходил.
Месяц я проходил связистом, а 15 сентября, мы уже к Мелитополю подошли, меня ранило. К нам на помощь 45-мм пушки подошли, а я в это время, с катушками, шел на передовую. Дождь шел, я по низу иду и тут мне капитан этих пушек навстречу. Говорит: «Куда идешь, сержант?» «Мне к командиру надо». «Ну пошли вместе». Идем, до передовой метров 300-400, капитан наверх поднялся, я к немцы и тут немцы как начали стрелять. Снарядов двадцать, наверное, выпустили. У нас за спиной снаряд взорвался, капитана убило, а меня в ногу ранило и в спину.
Это часов 11-12 ночи было. Я упал, кричу: «Помогите!» – а меня никто не слышит. Потом два солдата услышали, подошли ко мне, перевязали, сообщили в тыл. Пришла бричка, тогда же не машины были, а подводы, меня на нее погрузили и отправили в госпиталь. Привезли в госпиталь и сразу начали резать. В госпитале палаты большие были, человек на 200, наверное, и там же в палатах хирург резал.
Из этого госпиталя меня отправили в госпиталь в Днепропетровск, там мы месяц в школе лежали. Потом, уже в октябре, меня погрузили в эшелон и отправили в тыл, в Новочеркасск. Там я долечился, а в марте 1944 года, после выписки из госпиталя, меня снова направили в 28-ю армию, только на этот раз водителем в 101-й истребительно-противотанковый дивизион. Причем, у меня тогда никаких прав не было, но их и не спрашивали. Я когда в автомастерской работал, водить научился, так что, проверили как я вожу – нормально, и посадили меня на додж ¾. Хорошая машина была, 6-цилиндровая. Цепляешь к ней нашу 76-мм пушку, в кузов грузишь снарядные ящики, садится расчет, семь человек, я – восьмой, так и воевали.
Пока я лежал в госпитале, нашу армию перебросили южнее, в Молдавию и уже там я ее и догнал.
Во время Ясско-Кишиневской операции на 1 километре было 190 орудий сосредоточено. После артподготовки, мы пошли в наступление, заняли Яссы, Плоешти, там нефтепромыслы были, и пошли дальше. Из Румынии мы пошли в Венгрию, дошли до Будапешта. За него сильные бои было, там не только немцы, но еще и мадьяры дрались, но мы его все-таки взяли, красивый город был. Потом мы пошли в Австрию. В один день, там до Вены километров сорок оставалось, немцы стали бросать машины и поджигать их, дымы стояли… Из Австрии нас направили в Чехословакию и 9 мая мы вошли в Прагу. Наша дивизия прошла через саму Прагу, а мы за городом окопались.
Встали в какой-то большой деревне, километрах в двух от Праги. А вокруг сплошной сосновый лес, в котором прятались немцы и числа до 14 мая они сопротивлялись, никак не хотели сдаваться. Потом, все-таки, сдались, и вот ведут их через деревню, около тысячи человек, а чешские хозяйки выскакивают и хотят их ударить, но наши не разрешали.
В 1946 году нас из Чехословакии перевели в Кишинев и, в феврале 1946 года, мне предоставили десятидневный отпуск. А тогда везде голодно было. Я в Элисту приехал, у меня хлеб был, сахар, другие продукты. Мы поели, я у мамы спрашиваю: «Как вы тут живете?» Она молчит. Я потом смотрю, у них совсем есть нечего, им по 200 грамм хлеба давали, а, в основном, жмыхом питались. Думаю: «Утром пойду в военкомат, у меня документы есть, чтобы хлеб на десять дней получить». Пошел в военкомат, отметился, спрашиваю: «А продукты у вас получить можно?» «Нет. У нас, в Элисте, ничего нет. Надо тебе за продуктами в Ставрополь ехать». Прихожу домой и говорю: «Мама, я поехал за продуктами». Приехал в Ставрополь, пошел на станцию, где продукты выдают, а там очередь. Занял очередь, спрашиваю, на сколько дней дают? Мне говорят, что на три. Я подошел к командиру продовольственный части, говорю так мол и так, а он: «Ничего не знаю, могу выдать только на три дня. Сам видишь, какая очередь, а у нас продуктов-то… Езжай на станцию Кавказскую, там сможешь получить». А уже ночь наступает, февраль, холодно, все вагоны забиты, не залезешь. Полез на крышу вагона, оказалось, что там не только я. Какое-то время ехал на крыше, а потом уже забрался в вагон. Приехал на станцию Кавказская, а там тоже хлеба только на три дня дают. Я к командиру, а он и говорить не хочет. Говорит только: «Езжай в Ростов, там получишь хлеба на десять дней». Думаю: «Ладно, поеду в Ростов». Опять на станцию, на крышу, потом влез в вагон и так доехал до Ростова. Вылез, смотрю очередь маленькая. Спрашиваю: «На сколько дней дают?» «На десять». Получил хлеба на десять дней, вернулся в Элисту, а мне уже в часть ехать надо, весь отпуск прокатался.
Вернулся в часть, и, в апреле 1946 года, меня командир вызывает и говорит: «Ваня, подшей завтра чистый воротничок, к нам Жуков приезжает, поедем его встречать». Поехали встречать, выехали за город, стоим, ждем, подъезжает две черные американские машины и додж-будка, это кухня Жукова была. Жуков из машины, и наш командир ему докладывает: «Такая-то дивизия и полк готовы для проверки». Поехали проверять. Так три дня проездили. Помню, зашел Жуков на кухню и к повару: «Ну, как сейчас кормят?» А повар молчит, переминается. Жуков: «Знаю, 600 грамм, – нам тогда в день 600 грамм хлеба выдавали, – мало. Но ничего, в 1947 году добавим».
В 1947 году я демобилизовался, вернулся в Элисту, он тогда Степной назывался, устроился водителем в потребсоюз, у них три машины было, и меня на ГАЗ-АА посадили. Я товары возил, со мной часто председатель потребсоюза ездил. Помню, поехали мы с ним в Дербетовку, они нам поставку муки просрочили, и председатель поехал, чтобы разобраться. Дорога грунтовая была, я скорость дал, а дождь дорогу размыл. У машины тормозов почти не было, а впереди яма. Я через нее перескочил, меня тряхнуло, а председатель в кузове спал, так его выбросило. Но ничего, все обошлось.
Потом тоже случай был, я со священником познакомился, он во время войны капитаном был, а после увольнения священником стал. У него семья в Астрахани жила, и я ей продукты передавал. А тут священник попросил его до Астрахани подбросить, семью хотел повидать. Я его в кабину посадил, а председатель, как всегда, в кузове был. Дождь дорогу размыл, я застрял. Из машины все вылезли, батюшка тоже, председатель смотрит, кто-то впереди ходит. Спрашивает: «Кто это?» Я так мол и так, священник. Председатель сразу занервничал, говорит: «Ваня, что же ты наделал?» «А что?» Зачем ты его взял? Меня же из партии исключат! Давай назад! Батюшку там оставим, и потом уже в Астрахань поедем». Ну, делать нечего, отвезли батюшку в Степной, а потом только в Астрахань поехали.
В 1956 году меня назначили заведующим гаражом, а в 1956 году, когда калмыки вернулись, директором автобазы, там машин сорок было. И до 1984 года я работал директором автобазы. В 1984 году вышел на пенсию.
— Спасибо, Иван Константинович. Еще несколько вопросов.
В 1942 году, перед приходом немцев, беспорядков в городе не было?
— Все было в норме. Никаких грабежей, ничего не было. Но город-то небольшой был, всего 12 000 человек
— После прихода немцев в Элисте что-нибудь изменилось?
— Не знаю. Меня же еще до оккупации забрали, я в городе не был.
— В 1943 году калмыков выслали по обвинению в массовом сотрудничестве с немцами. Говорят, был сформирован Калмыцкий корпус. Это действительно так было?
— Не знаю. Мне не приходилось сталкиваться.
— Бои за Элисту сильные были?
— Не очень, немцы быстро ушли. Но весь город был сожжен, он же деревянным был.
— Когда вы были в пехоте, вы каски носили?
— Да, каску нельзя бросать, командиры следили.
— В пехоте у вас какое оружие было?
— В пехоте я уже не помню, кажется, винтовка. А когда уже водителем был, то за мной карабин закреплен был, а еще в машине автомат лежал.
— Вы помогали оборудовать позицию пушки?
— Нет. Мне же машину закопать, замаскировать надо.
— Во время боя где ваше место было?
— Всегда при машине. Машина, обычно, метрах в 300-400 от орудия находилась, чтобы слышимость была. Чтобы, если ребята закричат, мне сразу машину завезти, подъехать, взять пушку и перевезти на другое место. Наблюдаешь, слушаешь.
— Номинальная грузоподъемность доджа 750 кг, а вообще сколько на него могли нагрузить?
— Бывало, полторы тонны грузили.
Однажды, около Будапешта мы в одном селе разместились, легли спасть, а ночью в это село немцы прорвались. Мы сразу выскакиваем, садимся на машине, а там наша ЗИС-5, трехтонка, заглохла, у нее помпа сломалась. А в кузове ЗИСа – двенадцать бочек бензина. Что делать? Ну я водителю говорю: «Цепляй за додж!» Прицепили ЗИС за мой додж, за ЗИС пушку зацепили и я по грязи потащил. И вытащил и машину и пушку.
— Снабжение горючим, маслом всегда было нормальное или были перебои?
— Бывали перебои с бензином, бывало и керосина подмешивали, иногда и чистый спирт. У нас всегда запас бензина был, но немного, всего две канистры. Машину же тоже нельзя перегружать, лучше побольше снарядов взять.
— Из-за плохого бензина или смеси двигатели выходили из строя?
— На одной машины было. Подшипники поплавились, командир спрашивает: «Что делать? Кто может сделать?» А я же слесарем в автомастерской работал, сказал, что смогу. Командир говорит: «Ну давай Ваня, делай». Я пошлее к побитым машинам, у одного подбитого танка вскрыл картер, оттуда вынул вкладыши. Пришел, примерил – не подходят. Но ничего, подогнал, поставил на машину.
— Ремонтная летучка у вас была?
— Не помню. Я, как слесарь, подобрал себе инструменты и они у меня в машине были.
— Как на фронте относились к СМЕРШу?
— Я с ними не сталкивался. Я же дисциплинированный человек был, лишнего не болтал, так что у меня все в порядке было.
— Со штрафниками на фронте сталкивались?
— Да. Перед наступлением обязательно отряд штрафников приходил. Они всегда за день-два раньше нас приходили.
— Вы сказали, что, после войны вашим округом командовал Жуков, а на войне вы были на фронте, которым руководил Жуков?
— Да.
— Некоторые вспоминают, что Жукова не очень любили. Дескать, если он приехал – значит наступления, много смертей.
— Ну, мы знали, что если Жуков приехал – то все, пойдем в наступление. Но вот такого, чтобы что-нибудь сказать против Жукова – такого не было.
— На фронте как кормили?
— Откровенно говоря, кормили мало, не хватало нам, всегда кушать хотел. А вот когда вышли за границу – там уже много ели. Подкармливались за счет местного населения. У нас свой повар был, пожилой старик-грузин, ему лет 57-58 было. И вот он курей наберет, приготовит, а потом говорит: «пошли кушать». Так что, за границей легче было.
Самой бедной страной Румыния была. Там кукуруза растет, основная пища у румын – мамалыга да молоко, а вот в Венгрии, Австрии – там мы хорошо жили. Да и вообще – страны богаче СССР были, все культурно, двор обязательно плиткой выложен, все покрашено. Народ не так бедно жил, как в Советском Союзе.
— 100 грамм давали?
— Давали, но только перед наступлением. Выдали 100 грамм – знаешь, что сейчас пойдем в наступление. Правда, в Румынии и Венгрии – там вина много было. Заходим в подвал – 10-тонные бочки вина стоял, наливаем сколько хочешь, по колено в вине стоим, все пьяные.
— Табак на войне выдавали?
— Да, но у меня отец не курил, брат не курил и я тоже не курил. Я ребятам отдавал, менял на сахар.
— До конца войны надеялись дожить?
— Конечно. Особенно, когда пошли в наступление и мы видели, что немцы уже танки бросали, горючего у них что ли не хватало? Видно было что выдыхается немец. Вообще, у нас, молодых, ощущение риска, конечно, было, но верили, что доживем до победы.
— В бога на фронте верили?
— Тогда – нет. Хотя, мать что-то писала мне, что молится за меня, прислала молитву и вот, бывало, идешь по траншее, потом надоест, идешь уже поверху, а пули проскакивают. Или, когда я в пехоте был, бывало – тебя должны были убить или ранить, а пуля проскакивала. Вот, когда меня ранило, капитана-то убило… Так что, мысль, что может это и помогает – она была.
— Как складывались с местным населением отношения? Какие-нибудь различия в Румынии, Венгрии, Австрии были?
— К нам везде неплохо относились. Правда, опасались. Помню, в Австрии случай был. Мы крик услышали, прибежали, смотрим. Оказывается, полицейский всю свою семью застрелил и сам застрелился… Боялись нас…
— Из Австрии, Венгрии разрешалось домой посылки посылать?
— Я одну посылку отправил, сестре платье, а больше не посылал. Что солдат посылать будет?
— 9 мая 1945 года как встретили?
— Ну как, выпили, у нас всегда выпивка была, смеялись и плакали.
— За войну чем-нибудь награждены?
— Награжден. Две «Отваги» имею. Я знаю, что мне еще должны были вручить, но не получил. Тогда об этом никто не думал, о награде. Одну «Отвагу» в пехоте получил, а другую в артиллерии.
— В 1956 году, когда калмыки вернулись, никаких проблем с ними не было?
— Ну, были небольшие трения, драки между молодежью были, но недолго. Быстро заглохло.
— Не было такого, что калмыки вернулись, а их дома заняты?
— Ну, дома, конечно, заняты были, но им сразу помогли – дали ссуды, чтобы они обустроились. Я тогда член исполкома был, так мы им помогали. Они и сами старались устроить свою жизнь, заново отстраивались.
— Спасибо за рассказ.