Я родился 24 июня 1920 года в поселке Шоха Лаганского района Калмыкской АССР. До 1934 года отец работал на рыбных промыслах, а в 1934 году вступил в колхоз и стал чабановать. Мать была домохозяйкой и нигде не работала. В семье нас было трое детей – я, самый старший, и две сестры 1930 и 1932 года рождения.В 1935 году я окончил 4 класса, а потом пошел работать. Работал учетчиком в полеводческих и животноводческих бригадах, зимой работал в конторе, там мы составляли годовой план на следующий год. В колхозе я работал до 1940 года, а потом меня призвали в армию.
15 сентября меня призвали, а 19 октября нас отправили из Лагани в Астрахань, а из Астрахани нас отвезли уже в Эстонию, в город Тарту. В Тарту на краю города была казарма, в которой нас разместили. После ужина нас построили и один старший лейтенант отобрал из призывников двенадцать человек. Так я попал в минометную роту 19-го Краснознаменного стрелкового полка 90-й дивизии.
Сначала я прошел солдатское обучение, у меня всего 4 класса образования было, так что в сержантскую школу меня не взяли. Но, как отличник, я стал первым номером расчета 82-мм миномета. Всего у нас в расчете было пять человек. Первый номер – наводчик, второй переносил плиту, третий – боеприпасы. Еще в расчете была двуколка, на которой перевозилась труба, лафет и боеприпасы. Вот такой у нас был расчет.
В Тарту мы служили до 17 мая 1941 года, а 17 мая нас нагрузили на поезд и привезли в Литву, в город Шауляй. Правда, мы не в самом Шауляе стояли, а в летнем лагере, западнее или юго-западнее, на польско-русской границе. Возле самой границы пограничники были, а мы, наверное, во втором эшелоне были. Мне тогда, за отличную службу, присвоили звание ефрейтора, моя фотография была помещена на доску почета и домой письмо отправили, с извещением, что я отличник боевой и политической подготовки.
Я хорошо помню первый день войны… Нас бомбили и обстреливали артиллерией, а у нас тогда всего пять боевых патронов на винтовку было, да и в отделении только шесть боевых винтовок, и шесть учебных, просверленных. С таким вооружением наступать мы не могли. После начала обстрела мы отошли немного назад, на опушку леса. Там собралась вся наша рота, и мы продолжили отступление. В первый же день наш командир роты был ранен в руку, потом мы потеряли командира взвода, в результате я остался с командиром отделения, Орловым. Отступал вместе с ними, с нами еще другие пехотинцы шли. Тогда все перемешалось, кто где – не поймем, только отступали.
При подходе к Шауляю мы приняли бой. Впрочем – какой там бой… У нас всего пять мин было. Мы их выпустили и опять отступать. И так с этим командиром отделения мы отступали почти до самой Риги. Шли по лесам, иногда выходя к хуторам, чтобы добыть еды или воды.
Дошли до Риги, там нас всех, — пехотинцев, танкистов, артиллеристов, — отправили на формировку. До 1943 года я находился в тылу, а потом меня направили на передовую. Воевал на 1-м и 2-м Прибалтийском фронтах. Войну я закончил в Либаве. Нас, после освобождении Либавы оставили разбираться с Курляндской группировкой, а остальные войска дальше пошли, в Германию.
В 1947 году я был уволен из армии. С 1943 года я потерял связь с семьей, они мой адрес не знали, а я их, поэтому, когда я демобилизовался, нам, тем, кто не мог найти свою семью, предложили вербоваться на строительство в Туркменнефть. Я согласился. Думал: «Пока найду семью, может, заработаю». А то у меня всей одежды было – шинель да гимнастерка. Хотелось переодеться, да и иметь с собой пару сотен рублей, чтобы устроиться на новом месте. В ноябре устроился на работу в Турменнефть, а уже 15 ноября, узнав, что я калмык, меня уволили — а я свою национальность никогда и не скрывал. Мне сказали: «Уезжайте. Только не в Россию, а в Казахстан или Сибирь». Я с казахом служил, он в Кызыл-Ординской области жил, на станции Джусалы. Поехал к другу. Недели две у него пожил и устроился учеником на работу в сапожную мастерскую. Через три месяца стал мастером-сапожником.
Жил я там с февраля до следующего марта, год с небольшим. Все это время я писал письма в Подольск, там архив был, в адресное бюро – никто не знал, где моя семья находится. Потом додумался написать в управление МВД по Новосибирской области, и дней через 10-15 мне пришло письмо, что мои находятся в г. Аральске Кызыл-Ординской области. В марте 1948 года приехал в Аральск, соединился с родителями. Сперва работал счетоводом в Аралсоли. Там недалеко озеро специальное было, на котором соль добывали, и вот эту соль фасовали в килограммовые пачки и грузили в пульманы, или без фасовки засыпали на платформы. В 1949 году я женился, в 1950-м у меня родился сын.
В Аралсоли я проработал год или полтора. Потом перешел на мясоконсервный завод, он прямо в порту Аральска находился. Работал бухгалтером перевалочных баз этого завода. В 1956 году эту организацию ликвидировали и я перешел на Аральсксудоверфь, работал начальником склада и пилорамы. В июле 1957 года вернулся в Калмыкию, у меня тогда уже три ребенка была и жена четвертым беременна была.
— Спасибо, Бадма-Халга Мендыкович. Еще несколько вопросов. До войны голодно жили?
— Да, Особенно 1930-1932 года. Тогда же по всей стране голод был, у нас тоже. Хлеба мало было, но нас рыба спасала, это было наше основное блюдо. Ну и, бывало, если кто из родственников барана резал, то делился.
— После голода 1932 года получше стало?
— Да тоже не очень. Колхоз трудодни начислял, но по ним мало что давали. Правда, в каждой семье было от одной до двух коров, телята были, бычки. Их осенью продавали, чтобы купить одежду, обувь, в общем кто в чем нуждался. У нас в Калмыкии промышленности не было, так что, в основном, вещи мы покупали в Астрахани, это был ближайший большой город. У нас в Лагани была пристань, откуда ежедневно ходил пароход в Астрахань.
— Скажите, вы знали что придется воевать, или война началась неожиданно?
— Для нас начало войны было неожиданностью. Нам же политруки говорили, что мы с Германией договор на 10 лет заключили, поэтому войны не будет, так что мы войны совсем не ожидали. Даже когда 22 июня начался артобстрел – думали, что провокация, или учения. Только потом нам сообщили, что началась война.
— За время войны вы были ранены?
— Нет, только контужен. Нас отвели как-то на отдых, а ночью наш поселок бомбили, и я был контужен. 3-4 дня побыл в полевом лазарете и вернулся в часть. Больше у меня ничего не было.
— Как кормили на фронте?
— Когда отступали – была дикая неразбериха. Кухня не работала, обеспечения не было, кто что добудет – тем и жив. Сухой паек был, но через пару дней кончился. А когда в наступление пошли – тогда уже все нормально было, особенно когда мы Курляндскую группировку добивали. Мы тогда боев практически не вели, просто блокировали и наблюдали. Находились на стационарных позициях, так что обеспечение там было хорошее, не голодали.
— Вши были?
— Были. Но, в 1944-1945 годах нас постоянно в баню водили. Мы тогда вообще были полностью обеспечены.
— Табачное довольствие давали?
— Я табак не курю. Я свой табак отдавал тем, кто курил.
— Вместо табака вам сахар давали?
— Я не помню.
— Вы начинали и заканчивали войну в Прибалтике. Как к вам относилось местное население? Не стреляло?
— Не стреляло, но и в 1941 году, и потом смотрели косо. Не любили они нас, Красную Армию. Они же в другом мире жили, другой обстановке. А когда наши Прибалтику заняли, они стали их ущемлять, создавать колхозы, совхозы. В 1940 году всех состоятельных латышей, литовцев и эстонцев выселили в Сибирь, так что местное население было недовольно. Они нас оккупантами называли.
— Какие-нибудь особые военные эпизоды запомнили? Когда было наиболее страшно и тяжело?
— Сейчас я даже не могу сказать. Я же в крупных операциях не участвовал. Сначала отступал, потом на формировке был и долгое время в тылу, не знаю почему. Потом все такое одинаковое – день за днем, одна мелкая стычка за другой.
— Многие пехотинцы говорят, что жили одним днем, не верили, что доживут до Победы. У вас такое было?
— Нет.
— День Победы помните?
— Один одного целовали, обнимались.
— Ваша семья была депортирована. Они вам рассказывали, как это происходило?
— Потом рассказывали, что им всего полчаса на сборы дали. Тот солдат, который за нашей семьей пришел, велел отцу зарезать барана, чтобы с собой баранину взять, велел взять теплую одежду. В некоторых местах продукты запрещали брать, но нашей семье повезло, нам разрешили. На зиму заготовили баранину, в баранью требуху собрали сливочное масло, мать три таких требухи с маслом взяла, баранину взяли, вещи какие смогли взяли, но коров, телят, дом, мебель – им пришлось бросить.
— Какое-то ограничение по тому, сколько можно вещей взять, было?
— Не знаю. Мать и отец говорили, что смогли взять все, что не запрещали, сколько унесешь. Основное их предупредили: «Возьмите теплую одежду и продукты».
Потом их посадили в поезд и дня через 4-5 привезли в Аральск. Отец устроился работать на судоверфь, а сестры формовщицами в литейный цех. Они строили рыболовецкие суда – железный каркас, обшитый деревом. Большие баркасы строили.
— Как в Казахстане местное население относилось к ссыльным калмыкам?
— Они сперва не поняли, что за люди. Те, кто попал в Сибирь, потом рассказывали, что к ним первоначально очень настороженно относились. Говорили что людоеды едут. А в Казахстане такого не было, там, в основном, все раскулаченные жили, были политические, много повидавшие. Причем казахов в самом Аральске мало жило, они большей частью в степи кочевали, там держали скот, занимались сельским хозяйством.