— Я родился 3 июля 1924 года в Ремонтненском районе Ростовской области. Нас у родителей было 7 детей, и все – парни. Сперва мы жили в Ростовской области, а в 1933 году переехали в Элисту.В 1934 я пошел в школу – и к 1941 году окончил семь классов. Одновременно, с 1937 года, я учился в музыкальной школе, играл на флейте. В 1941 году я окончил и музыкалку. Экзамен у нас принимал композитор из Москвы, который отобрал четырёх человек для поступления в Гнесинское училище. В это число попал и я. После отбора композитор уехал, сказав, что нам придёт вызов. Вскоре нам действительно пришёл вызов, и 19 июня 1941 года мы уехали в Москву. Ночью 21 июня мы прибыли на Казанский вокзал, где переночевали, а утром 22 июня узнали о том, что началась война. Тогда на улицах висели громкоговорители – и по ним объявили об её начале.
Тем не менее, мы всё равно пришли в училище. Нас поселили в общежитии на Трифоновской улице, это недалеко от Рижского вокзала, и мы приступили к сдаче экзаменов. Я успел сдать два предмета – сольфеджио и по специальности, но в это время училище было эвакуировано. Все преподаватели были вывезены в Ташкент, где в это время создавался филиал. Но нас – не эвакуировали. Мы остались в Москве, где входили в группы по борьбе с зажигательными бомбами. Как только начинался налёт – мы залазили на крыши, где стояли бочки с водой, ящики с песком и такие длинные щипцы. Немцы всё время бросали зажигательные бомбы, и, если они попадали на крышу, мы должны были их щипцами хватать и окунать в бочки с водой или ящики с песком. Мне повезло: на мою крышу зажигалки не попадали.
Где-то через месяц я, через студентов, попал на «Мосфильм», где снимался в массовке в фильмах «Мы ждём вас с победой», «Свинарка и пастух», «Дело Артамоновых». Потом на «Мосфильме» сформировали ещё две группы, которые выезжали на фронт, рыли окопы, строили ДЗОТы, ставили заграждения. Неделю на фронте одна группа была, неделю другая. В Москве я пробыл числа до 6 или 8 декабря.
Потом, когда немцев отогнали от столицы, нас, студентов, посадили в два вагона и отправили в Горький. Причём в Горьком выдали талоны на питание на месяц, а где жить? Да где хотите. Так мы на вокзале и жили. Полгода я пробыл в Горьком, каждый месяц нам выдавали талоны на питание, но мы ничем не занимались. Дважды я ходил в военкомат, но мне тогда только 17 лет было, и меня не взяли, сказали «молодой». Летом 1942 года, как только мне исполнилось 18 лет, меня призвали в армию и направили в учебный батальон в Тулу, где около полугода нас учили на сержантов.
Весной 1943 года я попал на Центральный фронт, участвовал в Курской битве. Во время наступления на Орёл, в районе деревни Лужки, я был ранен. Меня направили в Арзамас, в госпиталь, а после излечения сперва попал в ВДВ, но оттуда меня отчислили. Я два раза прыгал с парашютом. Первый раз спрыгнул – всё ничего, а второй раз приземлился, меня врачи осмотрели – и запретили прыжки: левый поджелудочек больной оказался. После десанта меня направили в полковую разведку 16-й гвардейской стрелковой дивизии, которая тогда стояла под Великими Луками.
Полковая разведка – это глаза и уши полка. Мы постоянно наблюдали за передним краем противника, выискивали ДОТы, ДЗОТы, часовых, ходили за «языком»… перед началом наступления нам обязательно давали задание на захват «языка» (я три лично захватил и двадцать восемь в группе).
Ещё у нас задача была – как только пехота прорвёт оборону, мы обязаны обогнать всех (и нашу пехоту, и немцев), и из немецкого тыла передавать сведения: где аэродромы, где танки, где скопление войск. И вот так получилось: наши оборону прорвали, мы пошли вперёд, и тут я на опушке увидел дымок, а недалеко от дымка часовой. Блиндаж. Мы к этому автоматчику подползли. У нас такой Пономарёв был – так он часового оглушил, а мы две гранаты в трубу бросили (это уже привычка была). Взрыв, мы в блиндаж заскакиваем – там офицер. Мы его схватили и привели в штаб. И часового тоже привели. За эту операцию я был награждён медалью «За отвагу».
Под Новый 1944 год у нас такой курьёзный случай произошёл. Мы тогда под Городком были, это в Витебской области, и нам дали задание привести «языка». Собрались, пошли. Подползли к колючей проволоке, смотрим – а она вся разорвана. Слышим – невдалеке немец на губной гармошке пиликает. Присмотрелись – слева там блиндаж, у которого часовой ходит. Поползли туда. Вдруг видим – на нас кто-то в белом маскхалате идёт. Мы решили, что это немец – и взяли его. У нас всё отработано было: нападают три человека. Один за левую руку хватает, другой за правую, а третий бьёт и вставляет кляп. Потом руки «языку» вяжем и тащим.
Взяли мы этого немца, притащили в штаб полка. Начальник штаба полка кричит: «А ну-ка мне найдите переводчика!» Побежали за переводчиком. А у нас тогда во взводе молодой парень был, как сейчас помню – Скачёв, он помоложе меня был, и он говорит: «Ну теперь мне точно медаль дадут!» Тут переводчик прибежал, у немца кляп вынули – а он – матом. Оказалось – наш сапёр, чёрт бы его подрал! Неувязка вышла. Соседи разминировали, колючку разрезали – и, я не знаю как, но вот этот сапёр на наш участок вышел. Где были остальные – я не знаю. А мы смотрим – маскхалат, немецкий автомат: ну и решили, что это немец.
Надо сказать, мне очень нравилось в разведке. Там же как: дадут задание, ты за языком сходишь, а потом неделю отдыхаешь. Ну а после недельного отдыха – обучение. Переползать, как «языка» брать, стрельба…
В конце мая-начале июня 1944 года нас из-под Витебска перевели в район Орши. 22 июня 1944 года началась операция «Багратион», а 27 июня наша дивизия освободила Оршу. Причём я тогда в город чуть ли не первым вошёл. Наш взвод вырвался вперёд, мы шли по железнодорожной насыпи – и так вышли на вокзал. А там неразбериха, немцев уже не было, никого не было. За освобождение Орши я был награждён орденом Красной Звезды.
После этого мы пошли на Минск, но Минск я не освобождал, мы проходили через него. Вышли на реку Неман – и нам поставили задачу форсировать её. Пошли три лодки: мы – разведчики, сапёры и группа простых солдат. Ночью на тот берег переправились. Во время переправы нас заметили и обстреляли. После же первых вспышек с немецкой стороны началась пальба и с нашего берега. Потери понесли сапёры: в их лодку снаряд попал. Тем не менее, мы смогли добраться до немецкого берега, закрепиться там и потом целые сутки держать оборону, покуда не подошли основные силы. За форсирование Немана я был награждён орденом Отечественной войны II степени.
Последняя моя операция была уже на границе с Восточной Пруссией… я не помню сейчас город, но он на стыке трёх границ стоял: польской, литовской и белорусской. У нас приказ: взять «языка». Мы как следует осмотрелись – и пошли, у нас группа девять человек. За «языками» мы обычно группами по восемь-десять человек ходили. Почему столько – когда к немецким окопам подходим, двое остаются справа и двое слева: прикрывать, три – на захват идут, в тылу – связист остаётся, и обязательно должен быть сапёр. Он первый ползёт – и разминирует. Меньше нельзя, но и больше не стоит – легче обнаружить. Сапёра нам тогда придали, а связист свой уже был, учёный.
Подползли к колючей проволоке, смотрим – видны головы немцев, они в окопе сидят, болтают. Наш командир полка тогда договорился с артиллеристами. Мы на проволоку шашки повесили и дали ракеты, что у нас всё готово. По этой ракете артиллерия открывает огонь по немецким окопам, а мы под шумок подрываем шашки, делая проход в проволочном заграждении.
Я к тому времени помкомвзвода был и командовал этой группой… вообще, такими группами либо я, как помкомвзвода, командовал, либо сам командир взвода. Мы проход сделали, артиллерия минут 15 постреляла – и прекратили. Мы ещё немного подождали, пока немцы успокоятся – и поползли к окопам. Я, Савашин и ещё один паренёк из Витебска. Заглядываем – никого нет. Я думаю – как же так? Мы же видели, что там немцы были. Ходили, разговаривали. Я в окоп спустился, руку на заднюю стенку положил – и удивился: на стенке брезент. Там, оказывается, ниша была, в которой немец отдыхал. Мы его схватили и начали отходить. Тут немцы нас, видимо, заметили. Тревога, пулемёты трассерами бьют куда попало. А я в группе самый сильный был, так я немца этого на плечи взвалил и потащил. Дотащили до середины поля, до нейтралки – и вдруг рядом взрыв! Наверное, миномёт стрелял, потому что воронка неглубокая была. И меня осколками ранило, причём – тяжело: одна нога на кусочке мяса болтается, колено другой осколок перебил.
Потом – смотрю: немцы из окопов выскочили – и окружают нас: наверное, пленить хотели. А я ранен, ходить не могу, плюс на мне ещё немец пленный, как будто мёртвый. Но тут наши солдаты из окопов выскочили – и отбили нас.
Притащили меня на наши позиции – я еле живой. Ребята побежали искать, на чём меня в медсанбат отправить. Отвезли в него, а оттуда в госпиталь в Тамбове. Там я, наверное, месяцев пять лечился.
Рядом с госпиталем было музыкальное училище, и я как-то услышал – там певица поёт, распевается. Потом услышал флейту. Так что, я когда ходить начал… ну как «ходить», еле ползать… пошёл в это училище, познакомился, договорился, что вернусь туда. Потом за мной отец приехал.
31 мая 1945 года я вернулся в Элисту, и месяца через полтора устроился работать директором кинотеатра «Родина». До 1946 года проработал, а в сентябре поехал в Тамбов, в училище. В 1951 году я его окончил – и меня направили в Астраханскую область. Но туда я не поехал, попросился в другое место. Меня направили в Тульскую. Там работал я в клубах и домах культуры. А в 1964 году к нам приехала группа артистов из Калмыкии. Я с ними работал, разговорился – и руководительница группы, узнав, что я элистинский, вернувшись в Калмыкию, оформила мне вызов от министра культуры.
Вернулся в Элисту. 17 лет работал директором в Доме культуры строителей, потом ещё 8 лет был директором Дворца культуры профсоюзов. В 1989 году вышел на пенсию.
— Спасибо, Петр Николаевич. Ещё несколько вопросов. В 1933 году Вы перебрались в Калмыкию. Голод 1932-1933 годов помните?
— Помню. Тогда у нас самым большим лакомством макуха была, это жмых от семечек. Но после этого голода жизнь наладилась.
— Как восприняли начало войны? Было ощущение, что война будет долгой и тяжёлой?
— Нет. Такого ощущения не было. Думали, что немцев быстро разобьём.
— 1941–1942 год. Немцы под Москвой, у Волги, на Кавказе. Не было ощущения, что страна пропала?
— Нет. Мы всегда были уверены, что победим. Когда немцы подходили к Москве, у нас твёрдая уверенность была, что Москву не сдадим. Тогда ещё Калинин почти каждый день по радио выступал, говорил: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» И на фронте верили. Причём не просто верили. Все солдаты говорили: «Ну вот немцев разобьём – тогда приедем домой и заживём лучше прежнего!»
— Чему Вас учили в учебном батальоне?
— Всему, что могло потребоваться на фронте. Правда, я там часто на гауптвахте сидел. Первый раз как получилось… я в батальон только прибыл, меня ещё в список не внесли. И вот стоит строй, утром перекличка, командир: «Сидоров – Я! Иванов – Я!». Доходит до меня очередь, а меня в списке нет. Командир: «Как фамилия?!» — «Череззаборногузадерищенко!» Он чего-то там начал калякать, писать. Через три дня ко мне подходит: «Пойдём к командиру батальона». Пришли – и тут комбат у меня спрашивает: «Фамилия?!» — «Андреенко!» — «Как Андреенко?» В общем, получил я за это 10 суток губы, отсидел, а потом меня ребята так и называли: «Череззаборногузадерищенко». Правда, в батальоне учить-то учили, но…
Помню, у меня под Орлом такой случай был. Я тогда только из этого учебного батальона пришёл, и меня всякое оружие интересовало. Бывало, гранату найдёшь, чеку вырвешь – и бросаешь, и она взрывается. Или найдёшь пистолет или автомат – и давай стрелять.
И вот под Орлом немецкие позиции на расстоянии 50-60 метров от нас находились, за речкой. Мы видим – от речки к своему окопу немец идёт и чего-то несёт. Термос или ещё что. Все начали по нему стрелять, особенно молодёжь. Я тоже винтовку взял, а один старый солдат, лет 50-ти, говорит: «А ты ПТР возьми – и ПТРом его!» Я ПТР взял, прицелился и – «бух». И – не попал: видел, что фонтанчик метрах в 10-15 за немцем. Да ещё мне отдачей плечо отбило, целую неделю рука почти не действовала. Вот такая учёба была, хотя – учился!
— После первого ранения Вы служили в разведке. Сами вызвались?
— Нет. Я же солдат, подневольный человек. Меня на сборный пункт привезли, в какую-то команду определили, а потом приехал «покупатель». Забрал нас – и сказал, что мы идём в полковую разведку.
— Кому подчинялся разведвзвод?
— Помначальника штаба-два. Он разведку курировал, и мы ему подчинялись.
— А какой примерно был возраст разведчиков?
— Самый младший – 18 лет. Вообще, у нас во взводе молодёжь была. Самым старшим, наверное, командир взвода был, старший лейтенант Малиновский, он до войны слесарем на Кировском заводе в Ленинграде был. А все остальные – младше его: наверное, мои ровесники – 18-20 лет.
— Перед выходом в тыл противника документы и награды – сдавали?
— Обязательно. Снимали всё.
— Погоны тоже снимали?
— Погоны – нет, погоны мы не снимали, а документы и награды – сдавали.
— Трофейное оружие – использовали?
— У меня немецкий пистолет был, «Парабеллум». Моё личное оружие – пистолет и автомат. Пистолет – немецкий, а автомат я наш носил: он куда лучше немецкого был. Правда, недалеко стрелял, убойность маленькая, но у немецких ещё меньше была. Немецкий – метров на 25-30 брал, а наш – до 40 метров.
— Я встречал упоминание, что в разведке был закон: раненых и убитых не бросали. Это так?
— Да, у нас такой закон был. В моём последнем поиске один наш парень погиб, Пономарёв из Алма-Аты, так его мы тоже до своих окопов дотащили.
Помню, у нас был один случай – мы одного убитого разведчика оставили, так нас ещё три раза за ним посылали. Мы тогда двоих потеряли, но его всё-таки вытащили. У нас закон был: где бы ни находился, ни в коем случае своих не бросать. И это мне в разведке нравилось.
Мне ещё в разведке нравилось, что мы не должны были ввязываться в бой. Если немец нас обнаружит – уходить, но в бой не ввязываться.
— Как разведчиков награждали?
— Нормально награждали. Заслужил – получи… правда, от первой медали я отказался. Меня к медали «За боевые заслуги» представили, а мы её называли «За половые услуги», ею большей частью женщин награждали. Причём не я один отказался, там нас целая группа была. А следующую медаль, «За отвагу» – я получил через пару месяцев… как было сказано, «за добычу ценных документов».
— Романы на фронте – были?
— Нет, у солдат – не было. Только от комбата и выше. Поэтому медаль и называли «За половые услуги».
— Как на фронте относились к замполитам?
— Хорошо относились. То, что сейчас придумывают – это враки.
— А к СМЕРШевцам?
— СМЕРШевцы – это уже другое дело. Я с ними не сталкивался, но отношение к ним такое опасливое было.
— Как на фронте кормили?
— Я не знаю, как кормили простых солдат, а разведку кормили хорошо. Голодными не были. Вообще, я во время войны никогда голодным не был, даже когда студентом был.
— 100 грамм выдавали?
— Да, когда в разведку шли.
— Вы перед выходом выпивали или после?
— Перед выходом. После – там другое дело, там не считается.
— Вши на фронте были?
— Нет. К нам каждую неделю приезжала специальная машина, оборудованная душем, так что вшей не было. А вот у немцев – были. Помню, под Городком мы одного немца пленили – так я удивлялся: по нему они прямо клубками ползали.
— А как вообще относились к немцам? Ненависть была?
— Мы, если долго в обороне стояли, то даже перекликались с ними в окопах.
— Как относились к местному населению?
— Хорошо. Наши ребята никогда не грабили. Если нам кто самогон или там домашнее вино давал – брали, пили, а чтобы грабить – ни в коем случае.
— 9 мая Вы встретили в госпитале. Как это было?
— Нам о Победе после обеда сообщили, и мы – молодёжь, дураки – от радости все стёкла в госпитале побили…