Депортация калмыков в «Живом Журнале», «ЖЖ» (англ. LiveJournal, LJ)

Своим черным днем калмыцкий народ считает дату 28 декабря 1943 года, когда на следующий день после Указа ПВС СССР Калмыцкая автономная республика перестала существовать, и весь народ был депортирован для расселения в Сибири и на севере как изменник и предатель — преступным был объявлен этнос в целом.

Этнический характер варварского акта был подтвержден, как и в случае с российскими немцами и карачаевцами, высылкой калмыков, проживавших по всей территории СССР.
И как полный разгул террора надо рассматривать «интернирование» защитников отечества — представителей «преступных» народов. Все солдаты и офицеры калмыцкой национальности были направлены в Астрахань и переданы НКВД, который вывез офицеров в Ташкент и Новосибирск, а рядовых направил на строительство гидроэлектростанции в Пермской области.
Все четыре этапа не могли не отразиться на здоровье и состоянии народа. По имеющимся оценкам, потери населения среди калмыков составили более половины его общей численности.

В День памяти и скорби о жертвах насильственной депортации калмыцкого народа — отрывок из книги доктора исторических наук, профессора Калмыцкого государственного университета, заслуженного деятеля науки РФ Владимира Убушаева «Калмыки: выселение и возвращение (1943-1957 гг.)».

В самый разгар войны в Калмыцкую АССР для участия в операции по выселению калмыков были командированы 2 975 офицеров. Для обеспечения перевозок населения выделено 1255 автомашин. По личному приказу Л.Берии в Калмыкию был направлен 3-й мотострелковый полк внутренних войск НКВД СССР (1226 тыс. человек).

Свидетельства людей, переживших ужас 28 декабря 1943 г. — тем, кто родился в тот день, уже 70 лет. С каждым годом становится все меньше очевидцев тех событий, а значит, мы должны навсегда запомнить их рассказы. Не только потому, что этим мы воздадим дань уважения мужеству и стойкости того поколения. В наше время, когда в стране обострился национальный вопрос, особенно впечатляет в этих воспоминаниях то, что в них нет ненависти, озлобленности и желания мстить кому-либо за перенесенные унижения и страдания. В самые трагические моменты своей жизни эти люди старались запомнить каждого, кто проявил к ним сострадание и оказал посильную помощь. Этому великодушию, способности различать добро и зло мы и должны научиться у уходящего от нас поколения.

В Сибирь на долгие годы

И скот ревел, и вдовы выли
Над Волгой мчались поезда,
Людей насильно увозили
В Сибирь на долгие года!
С.Мазуркевич

…И вот, когда к намеченному сроку подготовительная работа по организации выселения калмыцкого народа была в основном завершена рано утром 28 декабря 1943 года согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР и приказу НКВД СССР началась карательная операция «Улусы».

…Придя в этот день на рассвете в калмыцкие семьи, опергруппа НКВД на сборы вещей в далекие стылые края давала не более часа, а где и 20-30 минут. Все зависело от доброй или злой воли военных. Что мог собрать вконец растерявшийся и убитый горем человек? Да и как можно было за какие-то 20-30 минут что-то собрать? Как определить и выбрать самое нужное? Поэтому многие вышли из дома с детьми в чем были обуты и одеты: без теплых вещей, без пищи, не взяв ничего с собой.

Помню, как в нашем доме в хотоне Утта-Номрун два пожилых солдата, родом откуда-то из Сибири, после проведенного обыска помогали сами заталкивать обратно в мешки теплые вещи, дорогие костюмы и шубы отца, отобранные до этого дедом, посоветовали упаковать швейную машинку, ставшую для нашей семьи в сибирской глубинке настоящей кормилицей. В это время пока мы с солдатами собирали в мешки свои вещи молодой офицер, пришедший во главе опергруппы ни во что не вмешивался, взял патефон и, уйдя с ним в дом дяди, с интересом слушал калмыцкие песни.

Таких примеров добросердечного отношения, когда многие военные с пониманием отнеслись к участи бедных выселенцев было немало. «Рано утром, когда я проснулась, – вспоминает В.Э.Нахатинова (Буринова), – то увидела у нас в доме двух военных и нашу бабушку, которая ползала по полу, показывала солдатам похоронки на двух своих сыновей: моего отца и его старшего брата. Тогда один из солдат (офицер, по словам бабушки) вышел на улицу и привел к нам еще одного солдата и калмыка-мужчину. Они нам собирали вещи, связывали в багаж. Затем этот офицер помог бабушке погрузить мешки с вещами на машину, увозившую нас на станцию Сальск. Потом в вагоне и долго по приезде на новое место наша верующая бабушка начинала день с молитвы русскому офицеру, благодаря которому мы выжили в Сибири в холод и голод».

Однако было множество фактов, когда пришедшие сотрудники НКВД, не дав возможности собрать хотя бы кое-какой багаж, сгоняли людей без самых необходимых вещей на сборные пункты. Житель села Чапур Улан-Хольского улуса Б.Э.Тугульчиев, оставшийся в семье из 9 человек в Сибири один, испытал на себе подобное жестокое обращение: «Рано утром военные ворвались в наш дом, когда мы еще спали. Подняв нас всех с постели, начали кричать на отца и мать, чтобы скорее нас, детей, одели и вывели на улицу. Не дав возможности собрать вещи, погнали нас, как скот, к сборному пункту. Помню только, как отец тащил меня на себе».

Писатель Тимофей Бембеев в автобиографической повести-хронике «Дни, обращенные в ночи» описывает подобный же факт безжалостного отношения к несчастным выселяемым, где вдобавок, пользуясь моментом, пришедшие военные занимались мародерством: «Переведи матери, – офицер кивнул на ааку, – вас, как пособников немцев решено сослать в Сибирь. Есть постановление правительства, так что даю 15 минут на сборы». – «О каких немцах говорите? Мы же ни одного немца в глаза не видели?» – «Не теряйте времени, собирайтесь, иначе голыми выкину на мороз!..» – «С врагами так бы, а то с детьми…» – «Замолчи, щенок! – Офицер вновь заорал, топнув ногой. – Спроси, есть ли оружие?» – «Какое у нас может оружие?» Офицер заставил открыть наш кованый сундук и начал рыться в нем. Что-то положил в карман. Аака встрепенулась и всплакнула: «Скажи, пусть отдаст золотое кольцо и серьги мои, а то у нас нет более стоящего».

Я сказал, он и ухом не повел. Отдельно в чемодане находились вещи брата, которые он отослал с оказией, когда его, студента на фронт забирали. Офицер и там порылся, забрал новенький костюм, вышитую рубашку, матросскую форменку и туфли. Затем он разрешил и нам собраться в путь. Аака с тетей бродят по дому, не зная, что взять, что оставить».

Многих выселили без вещей и по другим причинам. Например, при посадке на машины сопровождавшие солдаты-конвоиры просто выбрасывали чемоданы и мешки с вещами, чтобы разместить больше людей… Многих калмыков выслали, когда они находились вдали от своего очага по производственным делам, в командировках. Например, семья Лиджи Цеденова, следовавшая из Элисты в Башанту вместе с другими семьями (Куриновых, Утнасуновых, Улановых) была выслана из хутора Зюнгар Западного улуса … Сам глава семьи находился на фронте, бабушка – дома в Элисте, а мать с четырьмя малыми детьми на руках, простудившись в вагоне, сильно заболела и еле дожила до приезда к добрым, заботливым людям в сибирской деревушке Царицыно Омской области. В свои неполных 15 лет, оставшаяся в семье за старшую, дочь Цеденова (Уланова) А.Л. пошла зарабатывать трудодни в колхозе.

Такая же примерно история приключилась в семьей директора совхоза Эляевых, который в день выселения находился в командировке в Ставрополе. Семья его: больная жена, трое маленьких детей, племянник-сирота, старая мать, приехавшие накануне к отцу в совхоз, отправилась в Сибирь в чем были одеты и обуты. И ужасно настрадались в пути в вагоне и на новом месте в Новосибирской области, пока в мае 1944 года их не нашел отец и не перевез в другое место.

Печальная участь постигла многих каспийских рыбаков. Большая группа приморских калмыков, в основном мужчины, подверглась выселению непосредственно с рыбных промыслов: без денег, без самых обиходных, а главное, без теплых вещей, все оставив дома, на суше. Потом в Сибири многие из них долго мыкались, месяцами разыскивая свои семьи и не имея возможности с ними соединиться. А за это время многие престарелые их родители, малые дети, да у некоторых и жены без мужской опеки в холодных товарняках и морозной Сибири умерли и сгинули в неизвестности. Сколько таких сотен, тысяч горестных трагедий хранит память многих калмыков! Не перечесть их никому.

Так умерла весной 1944 года после болезни моя бабушка Аака в глухой сибирской деревушке Нижний Коен, не дождавшись своего старшего сына Басанга, который, работая рыбоприемщиком на море, был выслан вместе с рыбаками и попал на какой-то военный завод в Новосибирске…

В каждом хотоне, поселке и городе согласно запланированной операции был определен общий сборный пункт, куда сгонялись все выселяемые калмыцкие семьи. Например, в Элисте, таким сборным пунктом стал район кинотеатра «Родина», который был огорожен канатом и охранялся со всех сторон солдатами. На небольшой площадке у кинотеатра и внутри в самом здании продержали до вечера большое скопление спецпереселенцев, без пищи, без отдыха.

…Несмотря на ограждения и запреты караульных служб, многие элистинцы выражали своим соседям-калмыкам, сослуживцам, просто хорошим товарищам слова сожаления случившимся, как могли успокаивали, несли им из дома свой последний хлеб, чай, мясо, совали в руки деньги, теплую одежду и простаивали с ними вместе до вечера. Например, председатель Госплана республики Постников передал двум своим товарищам по работе по 500 рублей денег, извиняясь при этом, что он больше не сумел ни у кого занять. Затем сбегал к кому-то, принес товарищам на дорогу по ножке баранины.

Были и другие примеры высокого товарищества и хорошей человеческой доброты к людям. «В ту ночь мой отец, тогда нарком юстиции республики, вернулся домой не один. Его сопровождал оперсотрудник госбезопасности. Нас всех разбудили, и отец сказал, что надо срочно собираться. Куда и зачем, нам не объяснили, – вспоминает Галина Алексеевна Бадминова. – Собрались мы быстро, потому что еще не успели растащить все мешки, с которыми вернулись из эвакуации. Этой же ночью нас всех повели к кинотеатру «Родина». Там было уже немало калмыцких семей. Продержали здесь в кинотеатре два дня. Кормили один раз, за пределы кинотеатра никуда не выпускали – к нам были приставлены солдаты охраны. На третий день, когда собрали всех проживающих в Элисте калмыков, подогнали к кинотеатру «Родина» крытые брезентом большие грузовые машины. Перед посадкой в машины, в которых нас повезли к железной дороге, вокруг оцепили военные. Кто плакал, а многие молча с болью, недоумением и тревогой смотрели друг другу в глаза. Было страшно. Что такое война, эвакуация, лишения, мы уже знали, но то, что свалилось нежданно-негаданно было видимо, еще страшнее, потому что умом этого нам было не понять. Глазами я отыскала в толпе провожающих свою близкую подружку Розу Собачкину, дочь секретаря обкома партии. Она прямо рвалась через конвой, старалась дотянуться, чтобы пожать на прощание руку. Ведь совсем недавно мы вместе с ней, вступая в ряды комсомола, поклялись на верность идеям Ленина, идеям революции. Вступали в комсомол в тяжелое время, когда фронт приближался к Элисте, и тогда мы получили красные книжечки. И вот теперь мы с Розой расставались и не понимали почему».

Уже к вечеру к сборному пункту в Элисте – кинотеатру «Родина» стали подгонять покрытые брезентом большие грузовые машины. Погрузив выселяемых на американские машины, повезли под охраной вооруженных солдат к железнодорожной станции Дивное. Сюда подавали поезда, составленные из двухосных вагонов – «теплушек», в которые загружали по 40-50 человек в каждый, разместив «арестантов» в два яруса.

В назначенные сроки Транспортный отдел НКВД подготовил только на первое время 46 железнодорожных составов. И это в разгар большой войны, когда на фронтах шли ожесточенные сражения с ненавистным фашизмом.
«На улице всех ждут огромные американские военные машины «студебеккеры» – пишет писатель А.Балакаев. – Старушек и стариков, женщин и детей, словно арестантов, солдаты, вооруженные до зубов, выталкивают из насиженных мест, родных домов, где жили их предки и откуда на фронт ушли сыновья, мужья и отцы. Всем приказывают садиться в машины, но никто не может подняться и забраться за высокие борта чужеземной машины. Тогда солдаты хватают за руки и ноги, бросают в кузов. Я раньше никогда не видел такую дикость, грубость, жестокость. Жизнь преподнесла еще один урок: собака, говорят, друг человека. Это верно. Но не менее верным и преданным оказывается и скот. Ох, как скорбно и тоскливо, печально и жалобно мычали коровы, блеяли овцы, ржали лошади, плакали верблюды: от этой какофонии становится жутко и страшно, в жилах стынет кровь, можно сказать, волосы становятся дыбом».

Такую страшную картину можно было наблюдать повсюду: во всех калмыцких хотонах, селах и поселках. А многие железнодорожные составы, так необходимые фронту, простаивали на путях по нескольку дней, до тех пор, пока найдут и подвезут калмыков из отдаленных хотонов и затерявшихся в степи чабанских стоянок. За это время в холодных товарных вагонах, продуваемых сквозняками, люди мерзли без пищи и тепла, многие старики и просто больные умирали здесь же, еще не тронувшись с места. Медицинской помощи, конечно же, не было. Каждому калмыку довелось пережить столько горя, что хватило бы в обычное время на сотни человеческих судеб.

«С вечера все было спокойно, никто ни о чем не тревожился. А наутро у каждой двери стоял солдат, – вспоминает Ботха Шоваева. – На улицу никого не пускали. В доме у себя, как всегда по утрам, сварили чай, попили его. Начали убирать в доме. Обычные хлопоты. «Собирайтесь, быстрее-быстрее», – заторопили нас ближе к обеду. Мы ничего не знаем, ни о чем не догадываемся. Что случилось, никак в толк не возьмем. Ясный день на дворе, а людей из домов силком выгоняют – побыстрее, побыстрее. Солдаты ни о чем не говорят. Правда те, что к нам зашли, посоветовали брать с собой побольше вещей. Что, зачем, куда – неизвестно.

Вместе с нами в то время жил младший брат моего мужа – Сергей Шоваев. Он был ранен где-то на Кавказе, и приехал после госпиталя в отпуск. Сергея и его сверстников призвали в армию после оккупации и отправили сразу на фронт. Из всех призванных, в живых только он остался. Так вот он, когда стали всех на улицу выгонять, надел шинель, вышел во двор и стал доказывать солдатам, что он фронтовик, что вернулся после ранения в отпуск, что найдет еще управу на них. Семью нашу на время в покое оставили, так уж зол был Сергей. Я, конечно, стараюсь в это время собрать все, что можно. Тороплюсь, из рук валится, то за одно хватаешься, то за другое. Но все-таки кое-что собрать успела. Другим даже еды не удалось захватить, не говоря уже о теплых вещах. А на улице-то зима – канун Нового года.

Всех жителей улицы собрали в одном доме, на краю нашего хотона. Дом маленький, люди едва умещаются, багаж пришлось под открытым небом оставить. Кучи мешков, сумок, наспех связанных узлов. Сидим, кто на полу, кто на лавках, кроме нашей семьи, вместе с нами еще 2-3 семьи близких родственников. Всего человек четырнадцать. На руках у нас дети – мал мала меньше. Из мужчин самые старшие Сергей, ему 18 лет исполнилось, племянник – пятнадцатилетний мальчик».

Таков невеселый рассказ этой старой, удивительной женщины, которую по праву можно назвать ровесницей века. За свою долгую жизнь она пережила многое: и плохое, и хорошее. У нее было семеро детей, с которыми выехала в Сибирь. Голод, холод и болезни унесли у нее шестерых. Муж ушел на фронт, храбро сражался и погиб за Отечество. А «мудрые отцы» советской отчизны отплатили сполна ему и его семье.

Вот еще одно печальное свидетельство всеобщей трагедии, постигшей калмыцкий народ в конце 1943 года. Наверное, эта трагическая полоса в истории калмыков пострашнее трагедии 1771 года. Будущие историки, несомненно, сравнят последствия той и другой трагедии и сделают обоснованные выводы.

«К вечеру всех собрали возле школы, толпа людей ничего не понимала. За что? Почему? Да как же так можно? – рассказывает Г.Э.Санджиева. – В моей семье моя сестренка была больна тифом. Что делать с ней? Но солдатам-конвоирам было не до нее. Подогнали грузовики, всех погрузили и повезли на станцию Хлебная. А потом – товарняки. Здесь ни попить, ни поесть, ни туалета нет. Дырку в вагоне проделали, да так и ходили. Сестренка пошла на поправку, а я, видимо, от нее заразилась и меня тиф свалил. Всю дорогу до Омска провалялась в жару».

… За каждым рассказом была судьба отдельного человека, судьба его народа.
«На станции нас затолкали в «телятники», с грохотом закрылась дверь. Поезд тронулся, – пишет инженер Б.Церенов. – Вагон дырявый, кругом сквозняки, люди сгрудились вокруг печки-буржуйки, которая находилась в центре. Но она не всегда была горячей. Я помню, что мы ехали долго, было очень голодно. Наконец, на какой-то станции, нам дали похлебку и по куску хлеба. В вагоне ехало несколько семей. Кто-то из них взял с собой козу. Мучаясь от голода, взрослым пришлось ее зарезать. Я помню запах жарящегося на буржуйке мяса. Ели в сплошной темноте, запивали водой. На следующий день многие заболели. Я видел, как умирал, карябая пол ногтями, старик. Умершего старика на одной из станций куда-то унесли».

Во многих вагонах мужчины взялись соорудить нары, куда поместили стариков и детей, а более крепкие и молодые разместились внизу, на полу товарного вагона…

Алексей Балакаев в рассказе «Выслан навечно» так описывает трагедию калмыков, насильно покидавших родную землю: «Не знаю, как в других местах, а нас на 3-м разъезде железной дороги Астрахань-Кизляр, сооруженной руками калмыков, продержали взаперти трое суток, пока не свезли всех чабанов и гуртоправов, стоянки которых разбросаны на обширной территории нашего колхоза-миллионера. Да и большая часть самой этой дороги была построена с августа 41-го по июль 42-го года – в самый разгар войны – трудящимися Калмыкии. Я здесь не хочу подробно описывать, когда тронулся с места наш эшелон, как за нами гурьбой бросился скот, как до последнего дыхания бежали собаки и замертво падали на рельсах. Я только хочу зафиксировать, каково бывает народу, целому народу, покидать родную землю, и могилы предков – старушки и женщины голосили и причитали, будто их режут или колют штыком на глазах родимых детей, старики и подростки, стиснув зубы и зажав до крови пальцы в кулак, мрачно и угрюмо молчали, чтобы не усугубить и так растерзанные и раздираемые болью сердца матерей». О фактах мародерства и жестокого обращения с выселяемым калмыцким населением в декабре 1943 года написал мне недавно из совхоза «Ергенинский» Кетченеровского района Санджиев И.К.: «28 декабря 1943 года рано утром приехавшие к нам в село военные приказали всем калмыцким семьям собраться возле конторы колхоза. Взять с собой разрешили только вещи первой необходимости: белье, теплую одежду, валенки и т.д. Мы сумели быстро упаковать два чемодана с вещами и мешок с продуктами на 7 человек семьи. Но когда начали грузить на автомашины наш багаж, то заставили многих из нас оставить те скудные вещи, которые нам удалось прихватить с собой. Поскольку багаж и людей грузили вместе на машины, то, конечно, места для мешков и чемоданов не оставалось.

По пути следования на железнодорожную станцию Котельниково одна машина перевернулась и погибли сразу две девчонки, которых так и оставили возле дороги. Все грузовые машины были покрыты толстым, плотным брезентом и при движении выхлопные газы душили людей, а солдаты сопровождения, сидящие сзади в кузове машины, не разрешали открывать брезент. В результате у многих началась рвота, от головокружения начали валиться и падать в первую очередь дети. Только тогда солдаты приоткрыли брезент машины, чтобы люди немного отдышались.

Когда прибыли на станцию, то было уже очень темно. Подъехали к стоявшим вагонам на железной дороге и солдаты залезли в вагоны и стали кричать: «Давайте вещи». Когда вещи побросали в вагон, то солдаты открыли двери с противоположной стороны и утащили многие наши чемоданы и мешки с хорошими вещами. После мы вошли в вагон, стали искать свои вещи, а их уже не было, осталось только несколько мешков с продуктами. Так мы остались в чем были одеты, абсолютно без каких-либо вещей и, конечно, рассказывать нечего, как намытарствовались в дороге».

С интересом прочитал письмо Ц.Ц.Жемчуевой о ее сибирской «эпопее»…«В конце июля 1943 года я окончила в Астрахани учительский институт и была направлена в Западный район (ныне Городовиковский) – пишет она. – В районо мне дали направление в село Лапино (ферма колхоза «Пролетарская победа»). Там была неполная средняя школа и я стала работать зав. учебной частью.

Утром в 6 часов разбудили меня двое солдат с винтовками и встали у дверей моей комнаты. Я жила тогда при школе-интернате. Приказали мне быстро собрать вещи и ждать дальнейших указаний. Мне собирать было нечего. Жила одна, а сестры, брат и мать жили у себя дома на Волге, отдельно от меня. Вижу, как кругом все плачут, стараются собрать хотя бы немного своих вещей на дорогу и продукты для пропитания. Никто не знает, куда нас повезут. Поскольку у меня ничего не было, столовалась я в интернате, то нашла начальника группы выселения и попросила дать мне немного хлеба. И он разрешил мне выдать буханку хлеба и полкило сахара. После обеда погрузили нас на большие американские машины – «студебеккеры» и повезли на станцию Сальск. Здесь нас посадили в стоявший на путях какой-то грязный вагон – товарняк. Простояли в Сальске два дня, ожидая подвоза других. В вагоне было человек 40, многие с семьями. Дорогой многие старики и дети поумирали, тогда их куда-то уносили».

Погибали в пути целыми семьями, никто не оставался в роду, некому было продолжить историю своих предков. Мне врезалась в память трагедия одной семьи, ужасная и безысходная. Семьи, имевшей глубокие корни в прошлое калмыцкого народа, его военной службы на благо Русского государства.

Прадед Патиша Пранцузова из станицы Платовской участвовал в составе 2-го Калмыцкого полка в Отечественной войне 1812 года. Провожая его на войну, хотон справил прадеду лошадь, седло, саблю и одежду, вдобавок отправили с ним белого верблюда, который не раз выручал калмыцких воинов, разгоняя французов в жарких сражениях. Затем, верблюд вместе с воинами благополучно вернулся в хотон и дожил до старости. Прадед, вернувшись к себе, женился и сына назвал Пранцузом, откуда пошла их фамилия.

Патиш Пранцузов благополучно пережил 3 российские революции, гражданскую войну, сильный голод 1921 года, всеобщий голод 1932-1933 гг. и т.д. 28 декабря 1943 года семья Патиша с 4-мя голыми и босыми детьми была выселена в Сибирь, в далекое село Масловка Омской области. Слепой глава семьи, его больная жена и заболевшие в пути малые дети, не вынеся лишений в пути, умерли сразу по приезде на новое место один за другим. Некому было даже их похоронить в разваленной, заброшенной избушке, так и пролежали до весны, пока к ним не приехал назначенный новый комендант Петр Горбачев и не заставил местные власти закопать, завалив их вместе с прогнившей избушкой. Так трагически сгинули в неизвестность в сибирских лесах потомки славного героя далекой войны, мужественного защитника России.

Более благосклонной была судьба в период выселения калмыков для отца Героя Советского Союза В.Н.Очирова – Николая Болдыревича Очирова. В своем пространном письме на калмыцком языке Н.Б.Очиров подробно и красочно описал свою путевую «эпопею». Его рассказ насквозь пронизан чувством огромной благодарности к человеку высокой души и большой теплоты, ставшему для него вторым отцом и наставником, начальнику станции 9-го разъезда (что под Улан-Холом) Илье Антоновичу Довгань. Это он, не побоявшись сотрудников НКВД, потребовал у них отпустить к нему трех калмыцких ребят, работавших на разъезде, пожить в его теплом доме и организовать за это время им нормальные условия в одном из отвозивших калмыков товарняке. Так ребята прожили в тепле до 31 декабря 1943 года до момента отправления, и были снабжены И.А.Довганем мешком муки, чаем и махоркой на дорогу. Благодаря его человеческому участию, ребята-калмыки благополучно добрались до нового места расселения и пережили сносно нелегкий путь в суровую Сибирь. Нельзя без слез читать те места рассказа-письма Н.Б.Очирова, где он рассказывает, как перед отправлением железнодорожного эшелона с калмыками старая больная женщина легла на рельсы и просила ее не трогать, пока поезд не наедет на нее.

Или другая страшная картина, которую со страхом наблюдал молодой, неопытный в жизни парнишка. Как-то пройдя в хвост своего эшелона при остановке под Астраханью, он сильно испугался увидев два двухосных вагона, уже забитых до отказа окоченевшими трупами за тот короткий путь, который они успели пройти от станции Улан-Хол.

После таких свидетельств живых очевидцев разве можно поверить официальным рапортам начальников железнодорожных эшелонов об умерших в пути 16-20 человек, если по-настоящему учета едущих в вагонах не было. Такое положение признавали в своих отчетах в центр начальники УНКВД сибирских краев и областей, куда прибыли спецпереселенцы-калмыки. Ведь в пути, неимоверно трудного и изнурительного, погибли тысячи калмыков, в первую очередь – больные, старики немощные и дети, сотнями, тысячами: от голода, холода, тифа и т.д. Но об этом подробнее расскажу ниже, приведя конкретные цифры невозвратных потерь.

«В товарных вагонах везли нас все дальше и дальше от дома. Было холодно и голодно, – рассказывает Г.А.Бадминова. – В вагонах царила неописуемая антисанитария. Вши не давали покоя ни днем, ни ночью. Наверное, чудом наши вагоны тиф обошел стороной. За две недели мы перестали узнавать своих знакомых – такой жалкий был у всех нас вид: грязные, измученные.

– Не надо нам этих грязных врагов народа! – истошно кричали некоторые женщины-сибирячки, когда нас стали развозить по домам. Как больно резали тогда наши души эти несправедливые слова. Быстро мы забыли эту обиду, высказанную в запальчивости, лишь только поближе познакомились с сибиряками, оценили их природную доброту и житейскую мудрость».

По мере продвижения железнодорожных эшелонов с «наказанными» калмыками на Восток становилось все труднее и труднее. Эшелоны были громоздкими и непосильными для обычных паровозов: из-за их нехватки составы сформировали из 45-50 двухосных «товарняков» и больших пульманских вагонов. Ввиду большой загруженности Транссибирской магистрали (из восточных районов на Запад шли сотни составов с военным грузом и, понятно, им давалась зеленая улица), железнодорожные эшелоны с калмыцкими семьями задерживались на станциях подолгу, иногда по 2-3 дня. А в это время люди, продрогшие и голодные, томились в холодных товарняках без пищи и тепла, потому что по предписанию, спущенному НКВД своим уполномоченным, питание готовили только на определенных станциях. Поэтому руководство НКВД и НКПС решило повернуть «калмыцкие» эшелоны на Туркестано-Сибирскую железную дорогу и поезда со спецпереселенцами-калмыками пошли через Алма-Ату, Чимкент и другие города (бедным продрогшим людям стало хоть чуть теплее).

После отправки всех эшелонов с высланным калмыцким населением специальные оперуполномоченные НКВД СССР и штаб операции «Улусы» дали, как обусловились, шифрованные телеграммы об успешном окончании карательной акции В.В.Чернышеву и Л.П.Берия (хотя о ходе операции они получали ежедневно информации). В свою очередь Генеральный комиссар государственной безопасности Лаврентий Берия поспешил доложить Верховному Главнокомандующему о блестяще проведенной операции.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КОМИТЕТ ОБОРОНЫ

товарищу Сталину И.В.
товарищу Молотову В.М.

В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета и постановлением СНК от 28 октября 1943 г. НКВД СССР осуществлена операция по переселению лиц калмыцкой национальности в восточные районы.

Для обеспечения проведения операции и предотвращения случаев сопротивления или побега НКВД заблаговременно были приняты необходимые оперативно-войсковые мероприятия, организована охрана населенных пунктов, сбор переселяемых, сопровождение их в места погрузки и эшелоны.

В начале операции было арестовано 750 калмыков, состоявших в бандах, бандпособников, активных пособников немецких оккупантов и другого активного элемента.

Всего погружено в 46 эшелонов 26 359 семей или 93 139 переселенцев, которые отправлены к местам расселения в Алтайский и Красноярский края. Омскую и Новосибирскую области. Во время проведения операций происшествий и эксцессов не было. Эшелоны с переселенцами сопровождались работниками НКВД.

НКВД СССР совместно с местными организациями приняты необходимые меры по приемке, обеспечению жильем и трудовому устройству переселенцев в места расселения.

2 января 1944 г.
Л.Берия

Некоторые постановления советского правительства, принятые в годы национальных репрессий, для калмыков и после восстановления их автономии не были отменены до конца 90-х годов, что свидетельствовало об отсутствии полной реабилитации. А постановления были разные, регламентирующие любые нормальные, обыденные человеческие проявления, вплоть до таких чудовищно звучащих, как разрешение разжигать для обогрева детей костер в ночное время. Следует подчеркнуть, что репрессиям подвергались все калмыки независимо от их служебного, социального, политического и т.п. ранга. Женщины-некалмычки, но бывшие замужем за калмыками, также брались на учет и подвергались всем положенным репрессиям, но калмычек, вышедших замуж не за калмыков — на учет не брали. Все эти изощренные инструкции «подстегивали» ассимиляцию этноса.
По переписи 1939 года в республике проживало почти поровну калмыцкое (101 тысяча человек) и русское (107 тысяч человек) население, а также около трех тысяч казахов и татар и более 4 тысяч немцев.

После депортации калмыков НКВД усиленно «доказывал» обществу преступность изгнанного и отверженного этноса для чего использовались все средства. Ссылались на то, что некоторые калмыки пошли служить Гитлеру.
Однако в целом, по мнению историка К. М. Александрова, в 1941—1945 годах военную службу на стороне Третьего Рейха несли лишь примерно 5 тыс. калмыков.

Мнение, что большинство калмыцкого населения СССР являлось пособниками немцев, не соответствует действительности. Калмыки внесли вклад в победу СССР в Великой Отечественной войне, они воевали в Красной Армии, в составе партизанских отрядов и разведывательно-диверсионных групп. В Красную Армию были призваны 25 747 калмыков, которые сражались с первого до последнего дня войны, 9026 из них погибли, ещё 4326 из тех, кто оказался в плену, не перешли на сторону противника. Калмыками являлись 125 из 220 добровольцев, подготовленных в разведшколе № 005 и переброшенных в тыл противника к середине ноября 1942 года. Они участвовали в советском партизанском движении на территории Калмыкии и сопредельных территорий, многие из них погибли. Помимо партизанского движения на территории Калмыкии, калмыки участвовали в партизанском движении на других территориях СССР: так, М. А. Сельгиков участвовал в партизанском движении на территории Погарского района Орловской области РСФСР, а М. В. Хонинов — на территории Березинского района Могилёвской области БССР.
И несмотря на это, более 15 000 калмыков, отслуживших в Красной армии, подверглись депортации…

Из 97-98 тысяч депортированных калмыков в ссылке с 1943 по 1950 годы умерло более 40 тысяч человек]. Общие потери населения калмыцкого народа составили более половины его общей численности.
По сводкам отдела спецпоселений НКВД СССР на учёте в 1950 году числилось всего 77 943 переселенца-калмыка, включая рождённых в период депортации.
Лишь 17 марта 1956 года калмыки были реабилитированы, им было разрешено вернуться на родину. Полная реабилитация произошла лишь в 90-е годы.

Вечная память жертвам репрессий.

http://tverdyi-znak.livejournal.com/1408342.html

Like
Like Love Haha Wow Sad Angry

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *